«Вендские следы» в невско-ладожском регионе | Где находилась Русь Аскольда и Дира

 
 
 

К проблеме «вендских следов» в невско-ладожском регионе

Информация для размышления
Федотова Полина Игоревна – доцент кафедры истории Отечества, науки и культуры Санкт-Петербургского государственного Технологического института (Технического Университета), г. Санкт-Петербург, кандидат философских наук | ист: www.svom.info

Введение
 
• Вендский период •
Вендский период
• Вендские залив и море •
• Окаменелости в метро СПб •

Дописьменная история невско-ладожского региона до сих пор - предмет дискуссий и догадок. Отсутствие до начала II тыс. н. э. каких-либо письменных свидетельств об этой восточной оконечности Балтийского моря оставляет для исторических реконструкций исключительно археологический материал, который по-разному интерпретируется различными исследователями.

Адекватному пониманию происходивших здесь в I – начале II тыс. н. э. этнических процессов препятствуют и давние пангерманистские установки российской исторической науки. Даже спустя столетия дает о себе знать инерция привнесенной в Россию шведско-немецкой исторической идеологии, согласно которой основоположниками русской государственности были варяги-шведы. Рожденный в Смутное время в Новгороде политический вымысел о выходе варяжского князя Рюрика из Швеции был охотно подхвачен шведскими идеологами, а затем западноевропейской наукой и в XVIII в. импортирован обратно в Россию в виде так называемой «норманнской теории». Сама же летописная «варяжская легенда», на которую опирался норманизм, представляет собой тенденциозный вымысел, внесенный в отредактированный текст древнекиевской летописи только в конце XIII в. [34]. Созданный в конце XIII в. варяжский националистический миф в XVII в. был дополнен шведским. На этой двойной фальшивке и зиждется до сих пор здание древнерусской истории [33].

Современные сторонники «норманнской теории» по-прежнему продолжают настойчивые поиски «скандинавских следов» в невско-ладожском регионе, выдавая единичные находки скандинавских вещей за доказательство присутствия здесь скандинавов. Однако идея шведского происхождения варягов наталкивается на серьезное затруднение: полное отсутствие в невско-ладожском регионе древней скандинавской топонимики и скандинавского антропологического материала.

Хорошо известно, что любая этническая группа, более или менее долгое время проживавшая на какой-либо территории, оставляет топонимические следы. Не было присутствия – нет и топонимики. Верно и обратное: раз нет топонимики, значит, не было и присутствия. Как только шведы действительно обосновались в восточной оконечности Балтики, они оставили здесь свое название – Viborg («Святой город»), которое до сих пор сохраняется на географических картах. Основанный в 1293 г. Выборг стал первым действительным следом шведского присутствия в регионе. Но этот неоспоримый «скандинавский след» относится к самому концу XIII в. Отсутствие до этого времени скандинавской топонимики в невско-ладожском регионе является наглядным опровержением шведского присутствия на берегах Невы, Ладоги и Волхова в эпоху древности и раннего средневековья.

Другой стороной традиционного скандинавоцентризма является игнорирование действительных проблем этнической истории нынешнего российского Северо-Запада. В частности, это касается балтского присутствия на территории между Финским заливом и Ладожским озером. Многочисленная балтийская топонимика региона не оставляет сомнения в проживании здесь этой этнической группы. В частности, балтское происхождение имеет название крупнейшего водоема Северо-Запада – Ладожского озера. Первоначально Ладогой называлось не само озеро, а небольшая речка – левый приток в низовьях Волхова (ныне река Ладожка). По имени реки получило название и появившееся в ее устье поселение. По названию этого расположенного при озере поселения новгородцы стали называть и само озеро Ладожским (Ладоское, Ладозьское, Ладожьское), хотя от периода средневековья известны и другие его названия – Водское, Невское, Нево, Ново, Венедское море (Veneenmjeri). Сам же гидроним Ладога имеет внятную балтийскую этимологию (лит. latakas, латыш. lataka, lataga) со значением «водосточный желоб; поток, струя; канава, ров» [21. С. 47][1].

Как показал российский лингвист Ю. В. Откупщиков, по характерной для литовского языка словообразовательной схеме (корневая основа + широко используемый в географических названиях суффикс прилагательного -otis) образовано и название реки Ловать: от лит. lova (= русск. лав(к)а – «ложе»), в географической терминологии «русло, ложе реки». От балт. *Lοvotis происходит др.-русск. Ловоть, совр. Ловать [23. С. 215 – 219]. Балтскую принадлежность этого гидронима подтверждают аналогичные названия на территории Литвы: урочище Ловайте и река Ловайтис в бывшей Виндуклевской волости в Жемайтии [29. С. 170]. Ту же этимологию, по-видимому, имеет и р. Лава, южный приток Ладожского озера. Судя по литовским аналогам, к балтским относится и название реки Шелонь, западного притока оз. Ильмень. В Литве зафиксировано имение Шилойни, местечко (городок) Шилены и село Шиланы, речка Шилупя [29. С. 333 – 334].

Название реки Луги тоже может иметь объяснение из балтских языков: от латыш. luga и многочисленных производных со значением «лужа», «место, где стоят лужи воды», «грязное, илистое место» [21. С. 49 – 50]. Такие названия рек, как «канава», «русло», «лужа» отвечают ситуации водного минимума VIII – XI вв., когда уровень воды в водоемах Северо-Запада стоял на 3 – 4 м ниже современного.

По данным советского лингвиста Р. А. Агеевой, на территории двух южных новгородских пятин – Шелонской и Деревской – гидронимы балтийского типа составляют не менее 5% и не уступают по количеству финноязычным названиям. К северу от оз. Ильмень их число уменьшается, тем не менее они имеются и на территории Полужья и окрестностей Ижорского плато. Например, оз. Бебро («Бобровое») в бассейне реки Оредеж, р. Тосна (южный приток Невы), р. Велькотка и дер. Велькота в бывшем Ямском уезде (нижнее течение р. Луги), р. Нотика (левый приток Луги) и дер. Нотея Ямского уезда, р. Овнова («Овечья») (левый приток Луги), речка Удрайка (от лит. udra – выдра) [1. С. 186 – 188, 193 – 197]. Скорее всего, балтское происхождение имеет название одного из южных притоков Финского залива – речки Лига, учитывая аналогичные топонимы на территории Литвы: река Лигупис («река Лига»), село Лигайны, многочисленные покосы и пашни с названиями Лига и Лиги [29. С. 167]. На основании топонимических данных Р. А. Агеева пришла к выводу, что северная граница балтской гидронимии достигала берегов Финского залива и доходила до Ладожского озера [1. C. 187].

Эти топонимические факты находят подтверждение и в археологическом материале. Так, в ряде могильников на территории Ижорского плато были обнаружены серии черепов, имеющие прямые аналоги в Латвии [36. С. 102 – 103]. На этом основании исследователи признают существование «балтского этнического и языкового компонента у населения северо-западных новгородских земель», ссылаясь и на факт довольно многочисленной балтской топонимики в регионе [16. С. 234]. Однако, несмотря на наличие названий балтского происхождения и соответствующего им антропологического и археологического материала, до сих пор нет научных исследований, которые бы в систематизированном виде освещали проблему присутствия балтов на будущих новгородских землях. Столетние поиски «скандинавских следов» приводят к тому, что явные и бесспорные «балтские следы» остаются на периферии научного интереса, а само присутствие балтов в новгородских землях даже отрицалось рядом авторитетных исследователей.

Еще хуже обстоит дело с проблемой вендского присутствия на территории Приневья и Приладожья. Если наличие здесь балтского субстрата ныне так или иначе признается, то тема «вендских следов» даже не затрагивается. В то время как основание для этого налицо: это прежде всего топонимика, содержащая этноним венедов. Но прежде чем обратиться к ее рассмотрению, следует кратко обрисовать современное состояние проблемы венедов в российской историографии.

 
Венеды и «венедская» топонимика циркумбалтийского региона

 
Несмотря на достаточно обширную литературу по проблеме происхождения и расселения венедов в целом, тема присутствия в Восточной Прибалтике такой этнической группы, как венеды/венды, для отечественной историографии представляет собой научную terra incognita. Зарубежные работы по этой проблеме, даже давно вышедшие, на русский язык не переводились[2]. Только в последнее время в отечественной историографии стали появляться академические статьи, посвященные присутствию венедов в циркумбалтийском и восточно-балтийском регионе [4; 5; 43; 44; 45]. Правда, они носят эскизный характер и касаются частных вопросов, связанных с балтийскими венедами.

В недавно вышедшей монографии самарских исследователей, посвященной истории и археологии венедов, в отношении прибалтийских венедов авторы ограничились античными письменными источниками, не затрагивая вопроса об археологических следах пребывания венедов на территории Восточной Прибалтики [3. С. 263 – 281]. Некоторый материал о прибалтийских вендах периода средневековья содержат дореволюционные работы, посвященные Восточной Прибалтике. Остается не исследованной и плохо освещенной страницей отечественной историографии полемика среди русских, немецких и латвийских ученых конца XIX – начала XX вв. по поводу этнического происхождения прибалтийских вендов. В советское время единственным исследователем, который проявлял устойчивый интерес к этой теме, был историк В. Б. Вилинбахов, который считал венедов (в том числе и прибалтийских) славянами, а потому рассматривал «вендский вопрос» как проблему славянского присутствия в Восточной Прибалтике.

Вопрос об этнической принадлежности венедов/вендов по-прежнему остается предметом дискуссий. Одни исследователи, опираясь прежде всего на показания «Галльской войны» Юлия Цезаря (I в. до н. э.), относят их к кельтам. Другие, следуя указанию готского историка Иордана (VI в. н. э.) и идущей от него латиноязычной традиции, отождествляют их со славянами. Более обоснованной представляется позиция тех ученых, которые считают отождествление этих групп результатом ассимиляции части венедов славянами. Они указывают, с одной стороны, на присутствие венедов на территориях, которые славяне никогда не занимали, а с другой – на то, что сами славяне себя венедами или вендами не называли. Эта точка зрения была сформулирована еще А. А. Шахматовым, который именно венедским присутствием объяснял наличие в Повисленьи и Восточной Прибалтике географической номенклатуры кельтского происхождения. При этом он считал Тацитовых эстиев, говоривших, по свидетельству Тацита, на «языке, близком к британскому», частью мигрировавших из Бретани армориканских венедов [41. С. 721 – 722; 40. С. 3 – 4, 54].

История венедов из-за отсутствия у них собственной историографии и последующей ассимиляции другими народами остается в области гипотетических реконструкций. Античные авторы выводят венетов из Пафлагонии (области в Малой Азии). Появление этой этнической группы в Европе историки относят к концу II тыс. до н. э., когда в Центральной Европе получает распространение новый погребальный обряд – кремация с последующим захоронением праха в урне. Этот археологический факт согласуется со свидетельствами письменных источников о первоначальной миграции венетов из Малой Азии, где данный обычай, обусловленный религиозными представлениями проживавших там арийских групп, зародился значительно раньше [37. С. 13; 3. С. 197].

В дальнейшем античные авторы говорят либо о тесном соседстве венетов с кельтами, либо прямо причисляют венетов к кельтам. Очевидно, за тысячелетие своего пребывания в Европе в тесном контакте с кельтами венеты подверглись кельтизации. По крайней мере, армориканские венеды, по свидетельству Цезаря, были уже кельтской группой, которая, судя по траектории «венедских» названий на побережьях Балтийского моря, освоила весь циркумбалтийский регион вплоть до восточных окраин Балтики. Таким образом, к началу нашей эры венеты/венеды представляли собой кельтизированную индоевропейскую группу, некогда вышедшую из Малой Азии.

Несмотря на довольное частое упоминание венетов/венедов у античных авторов (Ю. Цезаря, К. Непота, Плиния Старшего, Тацита, Птолемея, Певтингеровых картах), а также у готского историка Иордана[3], судьба этой этнической группы после ухода венедов из завоеванной римлянами Арморики (совр. Бретань) остается невыясненной и служит предметом научных дискуссий. Единственным надежным маркером венедского присутствия является топонимика. Самарские историки выявили около ста топонимов, содержащих этноним венедов, в Западной, Центральной и Северной Европе (Франции, Британии, Германии, Польше, Финляндии, Швеции) и в Восточной Прибалтике [4. С. 234 – 237][4]. На основе составленных ими топонимических карт, они пришли к выводу о дисперсном расселении венедов в циркумбалтийском регионе, что являлось характерной чертой системы расселения всех торговых народов древности. Обладавшие большим морским флотом венеды держали в своих руках международную торговлю на Балтике и Северном море, имея по всему региону торговые фактории. Судя по сохранившейся топонимике, такого рода торговые фактории были у венедов и в Восточной Прибалтике (на территории современных Литвы, Латвии и Эстонии), куда, по-видимому, и мигрировала значительная часть венедского населения после разгрома Галлии Цезарем [4. С. 231 – 232].

Переместившиеся с берегов Атлантики далеко на восток венеды в начале нашей эры занимали побережье Балтики от устья Вислы «вдоль всего Венедского залива», как об этом сообщает «География» Клавдия Птолемея. Со времен Птолемея (сер. II в. н. э.) юго-восточная и восточная части Балтики сохраняли за собой название Венедского моря или Венедского залива. Судя по свидетельству С. Герберштейна, оно оставалось употребительным даже в XVI в. По его словам, «море, омывающее Жемайтию, одни называют Балтийским, другие – Немецким, иные – Прусским, а некоторые Венедским (Veneticum)» [9. С. 196][5]. Это подтверждает и карта шведского историка Олауса Магнуса с изображением циркумбалтийского региона (1539). Весьма знаменательно, что название Венедского носит у шведа Магнуса Финский залив. Акватория Финского залива обозначена на его карте как MARE FINONICUM SIVE SINUS VENEDICUM («Финское море или Венедский залив») [48. Вклейка между с. 48 – 49].

Такое двойное название указывает на происходившие здесь этнические изменения. По мере того, как венедское население, жившее по берегам самого восточного залива Балтики, постепенно сливалось с финноязычными группами, название Венедского залива сменилось Финским. XVI век был периодом, когда оба названия еще сосуществовали вместе. Однако в акватории нынешнего Вислинского (Калининградского) залива латинизированное название Синусъ Венедикусъ присутствует даже на одной из карт Атласа Балтийского моря Алексея Нагаева, составленного в середине XVIII в. [20. Морская карта № 7].

Дореволюционный исследователь прибалтийской топонимики Ю. Ю. Трусман приводил исторически существовавшие названия с племенным именем венедов на территории Эстонии: двор Wenetoa в деревне Ури Кузальского прихода, урочище Вендевялья и деревня Weneküla в имении Гросс-Саусс Юргенского прихода Ревельского уезда, топоним Wenedopõlve (Венедопылве), дер. Wendeculle в Вике (западная Эстония), другая деревня с таким же названием Wendeculla в провинции Торейда в Ливонии, деревня Wenedeculla в Трейденском приходе [31. С. 71 – 76].

В. Б. Вилинбахов, используя работы дореволюционных исследователей и данные географических словарей, указывал на широкое распространение географических названий, производных от племенного названия вендов, на всей территории Восточной Прибалтики: Литвы, Латвии и Эстонии. Это река Виндава/Вента (Vindau, Vendava, Wente, Wenda, Winda, Vindaja) и расположенный в ее устье одноименный город Виндава/Вентспилс (Windawy, Ventespils) в Куронии (Латвия), а также поселения на этой реке: Wensau/Venetis, Terewende/Terewenden. Это город Венден (нем. Venden, эст. Wenno-lin) на реке Гауя в Латвии. В Эстонии прибрежное селение Wendo/Wenno; поселения Veneculla и Venedeni в Западной Эстонии. В Ливонии на берегу р. Койвы деревня Vendeculla. В Жемайтии насчитывается не менее 15 «вендских» топонимов типа Вентвидойти, Венцинишки, а также ряд литовских гидронимов с основой венд/винд: Vendrykstis, Vindaraikjs, Vindupis, Vintara, Venta [8. С. 107 – 108].

Правда, Вилинбахов отождествлял венедов с балтийскими славянами, а Трусман – с русскими, поэтому оба исследователя рассматривали «вендскую» топонимику как свидетельство давнего проживания славяно-русского населения на территории Восточной Прибалтики. Однако такому отождествлению препятствует прежде всего незначительное количество собственно славянской топонимики в Восточной Прибалтике. Современные самарские историки указали 13 «вендских» названий на территории Литвы и Латвии и 7 на территории Эстонии [3. С. 280 – 281. Табл. 10][6]. Таким образом, историческая память о венедах в Восточной Прибалтике дожила в географических названиях до XVI – XIX вв. Аналогичные названия указывают на присутствие венедов и в невско-ладожском регионе.

 
«Вендская» топонимика в невско-ладожском регионе

 
Если тема «вендской» топонимики на территории Литвы, Латвии и Эстонии так или иначе освещалась в научной литературе (хотя далеко не исчерпывающим образом), то вопрос о наличии таковой в невско-ладожском регионе до сих пор даже не ставился. Надуманные и назойливые поиски «скандинавских следов» на русском Северо-Западе совершенно заслонили реальную, но даже не артикулируемую проблему венедского присутствия в Приневье и Приладожье. Даже те историки, которые признавали факт давнего (с VII в. до нашей эры) и длительного присутствия венетов/венедов в циркумбалтийском регионе, полагали, что «крайней восточной границей расселения венетов следует, по-видимому, считать реку Венту» (на территории современной Латвии) [38]. Однако река Виндава (Вента) никак не может служить восточной границей венедского расселения. Как мы могли убедиться, топонимические следы фиксируют присутствие вендов на территории Латвии и Эстонии гораздо севернее и северо-восточнее реки Виндавы – вплоть до границ с новгородско-псковскими землями. Но даже Ю. Ю. Трусман и В. Б. Вилинбахов в своих поисках вендской топонимики в Прибалтике не обратили внимания на наличие таковой и в невско-ладожском регионе.

Хотя такого рода топонимический материал можно найти в писцовых книгах Великого Новгорода, которые не раз попадали в поле зрения исследователей. В частности, в первом из дошедших до нас фискальном документе Новгорода – Переписной окладной книге Водской пятины 1500 г. – присутствует ряд топонимов с финским формантом «вене» – «венед». Так, в Ярвосольском погосте Ореховского уезда Водской пятины Новгорода имелись две деревни, в названиях которых отразился этноним венедов: Венелага (на реке Мье – левом притоке Невы) и Венекола (конкретное местонахождение не указано). Венелага принадлежала к оброчным деревням великого князя, а Венекола числилась «общей» (то есть находящейся во владении разных лиц, которые получали свою долю дохода). По переписи 1500 г. в Венелаге было пять дворов, где проживало шесть человек окладных (то есть взрослых лиц мужского пола), а в Венеколе – пять дворов и семь человек окладных [25. С. 434, 446][7].

Местонахождение Венеколы можно установить на основании шведских карт XVII в., где на реке Мье (Мге) присутствует деревня с названием Wenokyla («Вендская деревня»). На карте Нотеборгского лена 1699 г. она обозначена на правом берегу реки Мги, ближе к ее верховьям, выше деревни Маркова [14. Карта № 2][8]. На той же карте Нотеборгского лена присутствует и деревня Wendola/Wendala (Вендала – «Вендская усадьба») – на правом берегу в верхнем течении р. Ижеры, где сходятся верховья р. Ижеры и р. Славянки. Скорее всего, и название деревни Benedina (Венедина?) на той же карте тоже имеет отношение к венедам.

Хотя название Венекола означает «вендская деревня», не исключено, что оно представляет собой трансформацию первоначального топонима Венягола. Об этом можно судить на основании еще одного названия – Венягольская дорога, которая находилась в том же Ярвосольском уезде Ореховского уезда, что и зафиксированные писцовыми книгами две деревни с «вендскими» названиями – Венелага и Венекола. Название Венягольской дороги указывает на существование поселения Венягола. Названия селений и местностей с формантом -гала (в славянском «окающем» произношении -гола) были широко распространены по всей Восточной Прибалтике, особенно на территории Приневья и Приладожья (Лембагала, Кавгала, Каргала, Кургала, Самагала, Войногала, Ломгала, Видгола, Родгола, Мергала, Мутгала, Кулгола и т. п.)[9].

Указанная Венягольская дорога упоминается в межевой записи по Столбовскому договору о размежевании Новгородского, Ладожского и Гдовского уездов от Шведских владений (от 29 марта 7126/1618 г.). По Столбовскому миру Ореховский уезд Водской пятины вместе со всеми своими погостами отошел к Швеции. Русско-шведская граница прошла по границе между Новгородским и Ореховским уездами. В частности, в межевой записи указано, что на участке Ильинского Тигодского погоста Новгородского уезда с Ярвосольским погостом Ореховского уезда межа (граница) прошла десять верст Петровым ручьем до речки Кородынки, далее от устья Петрова ручья две версты вверх по речке Кородынке до Друженской дороги (которая также называлась Кондуйской), а перейдя дорогу, черным лесом две версты до Венягольской дороги, до продольного мостка. Тут стоял пограничный знак в виде угольной ямы и «гранью» – вырезанными на стоявшей рядом сосне пограничными затесами с обеих сторон: с русской – крест, со шведской – корона [19. № 19. III. С. 196.]. Исходя из этого, можно заключить, что деревня Венекола/Венягола в верховьях реки Мги находилась на дороге, проходившей с юга на север по территории двух смежных погостов: Тигодского погоста Новгородского уезда и Ярвосольского погоста Ореховского уезда Водской пятины.

Таким образом, производная от племенного названия венедов топонимика Приневья включала такие названия, как деревни Венелага, Венекола (Венягола), Вендола (Вендала), Венедина, а также Венягольская дорога. Кроме того, крупнейший водоем региона – Ладожское озеро - у финноязычного населения имел название Veneenmjeri – Венедское море. Территория проживания венедов называлась у финнов Venäjä – «земля вендов». После того, как бывшие вендские земли были заняты русскими славянами, это название было перенесено на Россию, а этноним венелайнен («венед») – на русское население. У современных финнов термины venäläinen («венед») и venäläiset («венеды») до сих пор означают русских, а Россия называется Venäjä (Wänäjä), Wenälänmaa – Венедская земля [7. С. 725; 39. С. 157; 8. С. 114]. Такая этнолингвистическая картина хорошо согласуется с показанием карты шведского историка XVI в. О. Магнуса, на которой Финский залив имеет название Венедского, что говорит о давнем присутствии венедов на берегах самого восточного залива Балтийского моря.

Географические названия, включающие этноним венедов, имеются не только на южных и восточных, но и на северных берегах Балтики – на территории Финляндии и Швеции. Так, на р. Рауданйоки (правом притоке р. Кеми, впадающей с севера в Ботнический залив) в финской Лапландии Подробная карта Российской империи начала XIX в. фиксирует озеро Венагеярви (Wenehjarvi?). В той же финской Лапландии в верховьях р. Луттойоки (русск. р. Лута) – левом притоке р. Туломы, впадающей в Кольскую губу Белого моря, обозначено оз. Виндельпя [26. Л. 20, Л. F]. «Вендская» топонимика присутствует и на юго-западе Финляндии. Например, деревня Веннула, существовавшая к северо-востоку от г. Або (ныне Турку) и к востоку от одного из многочисленных в Финляндии «Святых» озер (Пюхяярви) [12][10].

Несколько севернее в бассейне р. Карвианйоки на восточном побережье Ботнического залива расположено небольшое озерцо Венесъярви («Венедское озеро»). Далее на север, на вытекающей из другого озера Пюхяярви реке Пюхяйоки, впадающей в Ботнический залив, имеется населенный пункт Венетпало. Еще севернее, в северо-восточной части Ботники, в бассейне р. Сикайоки (на ее правом притоке к западу от оз. Оулуярви), находится населенный пункт Венехейтто [35]. В восточной Финляндии, к северу от г. Йоэнсуу, на реке Venejoki, вытекающей из озера Venejarvi, находится населенный пункт Venejoki[11]. За пределами Приневья на территории Российской империи в Яренском уезде Вологодской губернии имелось также село Венденга [31. С. 78][12].

Целое гнездо «вендской» топонимики имеется в Швеции в бассейне р. Винделэльвен, впадающей с запада в Ботнический залив в районе пролива Кваркен (самое узкое место Ботнического залива между Швецией и Финляндией). На этой реке, у впадения в нее крупного правого притока Умеэльвен, расположена деревня Веннесбю («Вендская деревня»), а чуть выше по течению р. Умеэльвен – населенный пункт Веннес («Вендский»). Выше Веннесбю по течению р. Винделэльвен находится населенный пункт Виндельн [35].
Наличие столь представительной «венедской» топонимики - убедительное доказательство присутствия венедов как в невско-ладожском регионе, так и в Финляндии, территория которой на разных исторических отрезках времени входила в состав Новгородской земли, Московского государства и Российской империи. Но если венеды в период I тыс. н. э. проживали по соседству с финнами, то должны остаться и другие следы их влияния на финноязычные этносы, помимо географических названий. И такие следы имеются.

Свидетельства культурного влияния кельтов-венедов на западных финнов содержит карело-финский эпос, о том же говорят кельтские заимствования в финских языках. Один из персонажей карело-финских рун (обработанных в XIX в. в широко известный эпос «Калевалы») носит характерное имя Венелайнен – «венед», представляя собой типичный случай образования антропонима по этнической принадлежности лица (аналогично именам Чудин, Торчин, Ятвяг, Еловит, Ляшко, Варяжко у славян). Этот хорошо известный факт трактовался исследователями в том смысле, что имя Венелайнен является собирательным образом и обозначением русских славян. Традиционно считается, что наименование славян венедами финны заимствовали у германцев. Однако факты указывают на то, что венеды в карельских рунах – вовсе не славяне.

 
Венеды в карельских рунах

 
Проблема кельтского влияния на финноязычные группы восточного региона Балтики относится к числу самых невостребованных и неразработанных тем российской историографии. Даже те исследователи, которые наталкивались на явные следы кельтского культурного влияния на финнов, отказывались прямо смотреть на факты и искали обходных путей для их объяснения.

Так, современный историк и этнолог, кандидат исторических наук Г. И. Базлов в своей книге о русских гуслях указал на любопытные параллели в кельтском и финском эпосе. А именно: между волшебным котлом кельтского бога Дагды, способным всех накормить, и мельницей-самомолкой из «Калевалы», обладавшей такой же неиссякаемой способностью к производству благ. Другой схожий мотив – это чудесная арфа Дагды Даурдабла, которая, как и кантеле вещего старца Вяйнямейнена, обладала способностью управлять людьми и стихиями (звоном струн она могла вызывать сон, смех, слёзы и менять времена года). За сходством этих конкретных сюжетов проступает более широкая мировоззренческая параллель в представлениях индоевропейских и финских народов на роль музыкальной гармонии как создательницы и устроительницы мира.

В концепции мироздания древних ариев (Ведах) творение мира представляется как создание первоначальных стихий музыкой, музыкальной гармонией. Способностью повелевать людьми и дикими зверями обладал греческий музыкант и певец Орфей. Властью над одушевленным и неодушевленным миром обладала арфа Дагды и кантеле Вяйнямейнена. Сам Базлов считал, что все эти мифы восходят к общей индоевропейской основе, параллели которым существовали и у славян, хотя были ими утрачены. Что касается карело-финского эпоса, главным героем которого выступает божественный певец, изобретатель кантеле (финских гуслей) Вяйнямейнен, то Базлов полагал, что этот персонаж был воспринят финнами от своих давних соседей – новгородских словен. Прообразом Вяйнямейнена послужил былинный гусляр Садко. По мнению Базлова, трудно допустить возможность заимствования мифа от ирландцев, так как «кельты жили очень далеко от финнов и с ними практически не соприкасались» [2].

Здесь он радикально ошибается и, видимо, даже не подозревает, что о кельто-финских культурных и языковых связях говорил еще академик А. А. Шахматов. Теме кельтского влияния на финнов и славян он посвятил две обширные статьи: «К вопросу о финско-кельтских и финско-славянских отношениях» (1911) и «К вопросу о древнейших славяно-кельтских отношениях» (1912). Правда, сам автор признавал предварительный характер своих изысканий. Но он хотя бы обозначил тему, которую в российской науке никто не продолжил. В качестве той кельтской группы, с которой контактировало в древности финское население Прибалтики, Шахматов указал венедов. В полном согласии с античной традицией он причислял венедов к кельтам, ссылаясь при этом на Тацита, который свидетельствовал о существовании кельтоязычных групп в Восточной Прибалтике еще в первых веках нашей эры[13].

Догадка Шахматова о венедах как кельтских соседях финнов подтверждается таким источником, как карело-финские руны. Согласно рунам, вещий старец Вяйнямейнен (гусляр, певец, богатырь, сеятель и мудрец) родился из воды сразу после сотворения мира и был первым человеком на Земле. Советский специалист в области карело-финской фольклористики В. А. Евсеев пришел к выводу, что имя Väinämöinen (Вяйнямёйнен) является поздним переосмыслением на финской почве первоначального эпонима Venäläinen (Венелайнен) – «венед». Форма Венелайнен (как и родственная ей гипокористическая форма Венто) присутствует во многих вариантах рун, не вошедших в канонический текст Калевалы. Собиратели рун, привыкшие к варианту Väinämöinen, нередко сознательно или бессознательно подставляли этот вариант вместо иных, которые использовались в действительности.

Правда, сам Евсеев ошибочно считал венедов славянами, по той причине, что у современных финнов слово Wenäläinen, Wenälaiset («венед», «венеды») означает русских, а Россия называется Wänäjä, Wenälänmaa – Венедская земля. В действительности это всего лишь поздний перенос этнонима венедов на славяно-русское население, а не его исходное значение. На этой почве и сложилось превратное представление о венедах в карельских рунах как русских. Правда, любой эпос многослоен, включает в себя разновременные пласты и не исключено, что в каких-то сюжетах Венелайнен, «хитрый парень», действительно русак. Но в древнейшем своем виде Венелайнен – это именно венед, а не русский славянин. Его характеристика в карельских рунах противоречит образу жизни славянского населения:

Venäläinen, vainolainen,
Ijan kaiken kiertolainen,
Souteloopi, jouteloopi.

Венелайнен, вечный воин,
Вечный странник и скиталец,
Плавает, гребет на лодке
[11. С. 178 – 180].

Такая характеристика Венелайнена-венеда как «воина» и ведущего кочевой образ жизни «скитальца» не могла относиться к оседлому славянскому населению, основным занятием которого было земледелие и ремесло. Зато образ венеда в карельских рунах хорошо согласуется с сообщением римского историка Тацита (кон. I – нач. II в. н. э.) о венедских шайках, промышлявших грабежом «между певкинами и феннами» [30. С. 372]. Следовательно, первоначально venälaiset – не русские, а именно венеды, а Veneenmjeri – не Русское, а Венедское море. Очевидно, что венеды выступали в глазах финнов главными культуртрегерами, принесшими на землю (то есть финнам) культуру земледелия, судостроения[14], плетения сетей, а также пение и игру на музыкальных инструментах. Заслуги, которые приписывают Венелайнену-Вяйнямейнену руны, дают представление о той цивилизаторской роли, которую сыграл этот кельтский этнос на финском Севере.

О характере и направленности финско-кельтских контактов говорят и лексические заимствования. К числу финских заимствований из кельтского языка А. А. Шахматов относил такие, как hepo – лошадь (ср. галльск. epos); itu – росток, зародыш, мн. idut – всходы (ср. ирл. ith, брет. id – зерно, хлеб); keihäs – копьё (ср. галльск. gaisos, ирл. gae – копьё); maito – молоко (ср. ирл. mâethal – сыр); финск. tarvas, эст. tarwas – тур (ср. галльск. tarvos, ирл. tarbh, кимрск. tarw, брет. tarv, tarf – бык) [42. С. 802 – 806]. Они относятся к области производящего хозяйства, прежде всего, к скотоводству.

Кельтские общности и были прежде всего скотоводческими, в отличие от земледельцев-славян, у которых доминировало пашенное земледелие. Основной класс свободного населения у кельтов назывался boaire (боэйры – «владельцы скота», дословно «хозяева коров»), что отражало скотоводческий характер кельтского общества [10. С. 77]. Для кельтского земледелия была характерна архаичная техника обработки земли на легких почвах с использованием легкого плуга (без отвала) и перекрестной вспашки для удержания в почве влаги [24. С. 101 – 102]. Следы такой распашки в виде перекрестных борозд были открыты при археологических раскопках на многих поселениях Поволховья и Северо-Запада [15].

На вторичный характер отождествления венедов и русских указывает и такой факт. В эстонском языке слово vend означает «брат» (братья – vennad) и совпадает с этнонимом венедов. Обративший внимание на это совпадение Ю. Ю. Трусман отрицал возможность генетической связи между словом vend в значении «брат» и племенным названием вендов, так как он исходил из поздней (и вторичной) семантики этнонима венедов в финских языках как «русских» [31. С. 76. Прим. 3]. Он не подозревал, что первоначальный смысл слова венет – «родич, брат», поэтому семантика эстонского слова vend («брат») представляет собой прямой перевод слова «венет». Такие крупные лингвисты, как Арбуа де Жубенвиль и Альфред Хольдер, возводили этноним veneti к и.-е. *ṷenos (венос) – ‘родич, друг, союзник’ и *ṷenja – ‘родство’, усматривая кельтские соответствия в ирл. fine и валл. gwinned [16]. Лингвисты находят им и германские соответствия: др.-верх.-нем. wini, англ-сакс. vine, др.-сканд vinr – все со значением ‘друг’ [40. С. 12 – 13]. Немецкое виниды (Winidoz), употреблявшееся в отношении венедов, как раз и передает значение этого и.-е. названия – «друзья, товарищи». Таким образом, в ряде языков, в том числе, финских, сохранилось исходное значение названия венетов – как «братьев» и «товарищей», что говорит о контактах финнов с венедами задолго до встречи с русским населением.

При этом исследователи предпочитают обходить молчанием тот факт, что и слово руны (карел. и финск. runo – ‘песня’) и слово кантеле – кельтского происхождения. И название скандинавской рунической письменности, и карело-финских эпических песней происходит от кельт. run – ‘тайна’ [18. С. 31, § 10]. Письменность, как и мастерство поэта, получили название «тайны», потому что представляли собой священное знание, недоступное непосвященным. В кельтском мире мастерство знатока старин (филида) носило сакральный характер и требовало длительной специальной подготовки. В кельтской табели о рангах филид, исполнитель исторических и героических песен-поэм, стоял чуть ниже короля. О таком же сакрализированном статусе певца свидетельствует и фигура «вещего старца», певца и музыканта Вяйнямейнена. В кельтских языках отыскиваются и корни финского kаntele. В ирландском can – петь, cetal – песнь. Еще ближе к финскому kantele валлийские обозначения пения и певца: cathl – песнь, centhiliat – певец [18. С. 77, § 64.3].

Сам этноним финны тоже находит объяснение в кельтских языках. В ирландском find – «белый», однако древнеирландское nd уже в позднем древнеирландском изменилось в nn, как и в древневаллийском и древнебретонском, и find перешло в finn [18. С. 28. § 6.1; С. 66. § 45]. Наименование западных финнов «белыми» в точности соответствует облику этого светлопигментированного народа (ср. русское прозвище чуди – «чудь белоглазая» или греч. галаты – «молочные» – в отношении кельтов, отличавшихся белизной кожи). Таким образом, тем именем, под которым финны известны у других народов, они тоже обязаны кельтам, а вовсе не германцам[17]. Из кельтского языка находит объяснение и этноним карелы. Название карелы возводят к финск. karja: скот, стадо, гурт. Отсюда Karjala – «страна стад», страна, где много скота. Карел (karjalainen) – житель Карьялы. Однако еще А. А. Шахматов указал кельтское соответствие финскому karja: *karja, *korjo – войско (ирл. саіrе, coire) [42. С. 802]. Вполне возможно, что первоначальный смысл названия Карьяла – «страна воинов», с последующим переосмыслением по звуковой ассоциации в «страну стад».

 
Заключение

 
История древнего Приневья и новгородского северо-запада таит в себе немало загадок. Одной из таких загадок являются следы явного пребывания на этой территории древней индоевропейской группы, известной в истории под именем венетов – венедов – вендов. Их присутствие обозначено в топонимике и этнонимике с племенным названием венедов, в эпониме Венелайнен (Венед) в карельском эпосе, наличии кельтских по происхождению географических и этнических (финны, карелы, чудь) названий. Традиционное представление, будто бы финны заимствовали название «венедов» в отношении славян у германцев, по меньшей мере, сомнительно. Устойчивой традиции наименования русских венедами у всех групп западных финнов можно дать совсем другое объяснение. Существует известная закономерность, согласно которой на новый этнос зачастую переходит имя прежде жившего на данной территории народа. Это происходит в случае ассимиляции или постепенного замещения территории соседнего этноса позднее пришедшим сюда народом.

История знает массу примеров такого переноса этнонимов пограничных этносов на заместившие их народы. Так, имя скифов, первоначально обозначавшее ираноязычные племена, проживавшие в Причерноморье и Поднепровье по соседству с античными греками, византийские греки затем перенесли на русских. Помимо греческой рационализации самоназвания русь (Ρωσ’ по созвучию и смысловой ассоциации с ρουσίων – «красный» и ρούσιοι – «красные»)[18], в византийских источниках по отношению к руси постоянно употреблялись этнонимы тавроскифы и скифы. В действительности русины не были скифами и говорили на славянском языке, а не на языке иранской группы. Но, заняв территорию проживания скифов и, как свидетельствует антропология, ассимилировав остатки ираноязычного населения, русины унаследовали от соседей-греков этническое имя прежде жившего здесь народа.

Аналогичным образом арабы перенесли название славян на занявшие территорию славян народы, называя «саклабами» не только славян, но и венгров, тюрков и даже дунайских саксов. По свидетельству Хроники Фредегара (VII в. н. э.), западноевропейские народы называли авар гуннами, перенеся на них имя их предшественников на территории Среднего и Нижнего Подунавья. Впоследствии имя гуннов перешло на пришедших в IX в. на территорию Паннонии венгров, а сама среднедунайская низменность сохраняла название Гунилэнда еще долгое время спустя после исчезновения гуннов. На европейских картах Венгрия до сих пор именуется Hungaria – «страна гуннов».

Известно, что китайцы называют себя народом «хань» (по династии Хань), а европейцы называют их по династии Цинь – Cina, China. Русские называют народ «хань» не их собственным именем, а китайцами – по названию пограничного народа ки-тань (кидань), некогда отделявшего ханьцев от русских [6. С. 98]. После того, как ханьцы заняли территорию ки-таней и ассимилировали их, название последних было перенесено на заместивших их ханьцев.

Континентальные германцы (самоназвание «дойч») получили от славян имя неметов – по названию кельтского племени nemetае («священные»), которое долгое время отделяло германцев от дунайских и моравских славян[19]. В северолехитских славянских языках согласный т перед мягкой гласной произносился как мягкое ть, переходящее в ц: немети – немеци. Со временем память об ассимилированных и исчезнувших неметах стерлась, и ставшее непонятным немеци по закону рационализации перешло в немцы («немые, непонимающие») и было перенесено на занявших неметские земли германцев. Так из кельтского неметы произошло западнославянское немеци, откуда затем возникло русское немцы. Иначе говоря, славяне перенесли на германцев название пограничного кельтского племени неметов, поглощенного впоследствии германцами. Французы называют тех же немцев аллеманами – по названию пограничного союза германских племен, некогда отделявшего поселившихся в Галлии франков от остальных германцев [6. С. 98]. Латыши до сих пор называют русских krievi («криеви») – по названию племени кривичей, некогда отделявшего балтские племена от славянского массива. Кривичи исчезли, слившись с русским населением, но привычное для соседей-латышей название осталось.

Соответственно и перенос на русское население западнофинского названия венедов («вене», «венелайнен», мн. ч. «венелайсет») говорит о том, что когда-то венеды на протяжении длительного времени отделяли западных финнов от славян. Когда в результате этнической экспансии славяне заняли территорию проживания венедов и ассимилировали их, у соседних народов территория сохранила свое прежнее название «Венедской земли» – Venäjä (Wänäjä), Wenälänmaa, а на заместивших венедов русских перешло прежнее этническое имя venäläinen («венед») и venäläiset («венеды»). В то же время саамы называют русских «карьеле» – карелами, так как саамов отделяли от русских карелы, а не кривичи или венеды. По мере продвижения русского населения на карельские земли этническое имя карел перешло на заместивший их этнос.

Здесь следует напомнить один весьма примечательный факт, отмеченный ведущим петербургским археологом П. Е. Сорокиным. Он выражал недоумение по поводу того, каким образом сфера влияния древнерусского государства уже в первые века его существования распространялась на западе на территории Эстонии и Финляндии вплоть до Рижского и Ботнического заливов и до Норвегии на севере. Сам Сорокин объяснял этот факт «родственными связями» русских князей со скандинавами, в сферу влияния которых якобы входили территории Восточной Прибалтики и Финляндии [28. С. 18 – 19].

В действительности, ни Восточная Прибалтика, ни Финляндия до XIII в. не являлись «сферой влияния» скандинавских викингов. Со стороны скандинавов эти территории издавна выступали объектом спорадических грабительских набегов (справедливости ради, надо сказать, взаимных). Объектом целенаправленной этно-государственной и церковной экспансии со стороны шведов и немцев эти земли становятся только с XIII в. Поэтому объяснить важнейший факт древнерусской юрисдикции земель, лежащих в акватории Рижского, Финского и Ботнического заливов, можно лишь наличием здесь некой этнической общности и давними торгово-экономическими связями этих территорий.

Такой общностью могли быть только венеды, чье этническое имя отразилось в названии Венедский залив, прилагаемом к восточным заливам Балтийского моря: Калининградскому (Вислинскому), Рижскому и Финскому [20]. Переселенцы с южной Балтики, новгородские славяне, пришедшие в невско-ладожский регион в первой половине Х в., унаследовали сферу влияния от древнего венедского населения, проживавшего, судя по оставленной им топонимике, от балтийского побережья Польши, Литвы и Латвии в Восточной Прибалтике до восточного Причудья, берегов Финского залива и финской Лапландии вплоть до побережья Белого моря.
Вовсе не случайно обозначенный «венедскими» и «варяжскими» топонимами обширный регион от Вислинского залива Балтики до Варангер-фьорда (Варяжского залива) на побережье Белого моря неизменно – от Ивана Грозного до Петра I и российских монархов XIX в. – оставался сферой притязаний российской короны. Включение в 1809 г. территории Финляндии до р. Торнео в состав Российской империи было, собственно, возвращением этих земель в состав российской государственности и восстановлением еще новгородских границ со Швецией.

Правда, по Фридрихсгамскому мирному договору 1809 г. русско-шведская граница прошла по р. Торнео (фин. Торнио-йоки, русск. р. Торная), северному притоку Ботнического залива, а не по протекающей несколько западнее нее р. Каликсэльвен, как этого требовала русская сторона. Притязания России на р. Каликсэльвен имели под собой исторические основания. Судя по росписи русско-шведской границы из Соловецкого монастыря (1667 г.), именно по этой реке (швед. Каликсэльвен, фин. Kainuun joki, русск. р. Кейнита) проходила в средние века граница между русскими и шведскими землями. В росписи из Соловецкого монастыря именно река Кейнита указана после рек Кемь Жемчужная и Торная как последняя из рек «Каинской украины», входивших в «государеву вотчину» [22. С. 10; 32. С. 57].

Только исходя из этих соображений можно понять, почему в советский период проблема венедов и венедской топонимики была фактически табуированной темой в отечественной историографии. Единственный поднимавший эти вопросы историк В. Б. Вилинбахов вынужден был публиковать свои работы за границей, в польских научных журналах. Основополагающая работа чешского историка-слависта Павла Шафарика «Славянские древности», в которой тот обосновывал идею тождества венедов и славян, в советское время не переиздавалась[21]. Советское руководство как огня боялось возрождения «имперских амбиций» и потому все, что могло их питать, удалялось из сферы научного обсуждения. Ведь по унаследованному от немецких и чешско-словацких ученых мнению венеды были славянами. Поэтому тема венедского присутствия в глазах научного и политического руководства неизбежно оборачивалась утверждением славянского присутствия на означенных территориях с глубокой древности, чего блюстители интернационализма допустить не могли, дабы не подводить историческую базу под «великодержавный шовинизм» и «национальную гордость великороссов» в ущерб национальной гордости малых наций.

В действительности венеды не были славянами, хотя определенную роль в славянском этногенезе они, по всей видимости, сыграли. Ко времени их утверждения на востоке Балтийского моря венеды представляли собой кельтизированный этнос. Были ли венеды единственной кельтской группой в Прибалтике или там проживало еще более древнее кельтское население – вопрос открытый. По крайней мере, славянское наименование обширного массива местных этнических групп «чудью» восходит к кельтскому туат, туд (др.-ирл. túath, валл. tud, брет. tud) – «народ, племя» [18. С. 33. § 13.1]. Неясно, был ли этот этноним самоназванием местных групп или славяне восприняли его через посредничество венедов. В любом случае, давно выявленный факт наличия кельтской топонимики в восточных регионах Балтики нуждается в дальнейшем исследовании. Максимально полное выявление имевшихся здесь «венедских» названий является первым шагом на пути изучения присутствия венедов на территории Восточной Прибалтики, а также русского и финского Севера.
 
 

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩНИЯ

БАН – Библиотека Академии наук

[1] Впрочем, название речки Ладога может быть объяснено и из кельтск. *latâkâ (ирл. lathach): тина, грязь. Заимствованием этого кельтского слова полагают финское lotakko, lätakhö: лужа, лужица [42. С. 805].

[2] Например, исследование польского историка Ф. Буяка «Венеды на восточных побережьях Балтики» (1948) [46] или статья И. Охмяньского «Венедские истоки Литвы» (1966) [47].

[3] Свидетельства античных и средневековых источников о венедах см.: [39. С. 114 – 155; 3. С. 203 – 208].

[4] Правда, далеко не все из них можно напрямую соотнести с собственно венедами, поскольку на территории Германии такие названия, как Wendorf («Вендская деревня») или Wendemark («Вендская область») означали «славянская деревня» и «славянская область». Вендами немцы называли балтийских славян.

[5] Жемайтия – историческая область на западе Литвы, между низовьями рек Неман и Виндава.

[6] Этот список далеко не полный и не учитывает ранее опубликованный материал. Составление полного списка «венедских» названий на территории Восточной Прибалтики и нанесение их на географическую карту остается насущной научной задачей.

[7] Женщины и дети как не подлежащие налогообложению в фискальных документах не указывались.

[8] На карте Никольского Ярвосольского погоста Ореховского уезда из атласа архимандрита Сергия (Тихомирова) деревня Венекола указана в самых верховьях реки Мги (выше по реке, чем на шведской карте 1699 г.) [13. Л. 22].

[9] Аналогичные топонимы на -гала/гола присутствуют в Латвии: Латгала (Летьгола), Земгала (Семигола), Сетьгола. Но особенно много их в Литве: Ариогала (Ariogalos, Ariogala) – то же, что Ойрегала или Эйрегала, Бетигала (Betygalos), Байзогала (Baisogala), Витогала (Vytogala), Вендзягала/Вендзигола (Vendziogala/Wendziagola), Ромигола/Рамигала (Ramygala), Майшягала/Мойшегола (Maišiagala) и др. [29. С. 22, 26, 56, 61, 193, 208, 276 и др.].

[10] Озеро Венагеярви на р. Рауданйоки на этой карте Великого княжества Финляндского начала XX в. обозначено как Венеярви.

[11] Конечно, остается под вопросом глубина этих названий. Однако следует учитывать, что гидронимы – самый устойчивый и древний пласт топонимики. Поэтому названия «Венедское озеро» или «Венедская река», скорее всего, принадлежат дославянской древности. К тому же наличие по соседству таких названий, как, например, река Раудан-йоки, имеющая внятную кельтскую этимологию (dan – река, raud – красный) и аналоги в Галлии (р. Родан – «большая река»), говорит о кельтском, а не славянском присутствии.

[12] Хотя Ю. Ю. Трусман полагал, что древность «венедских» названий на территории России (включая Великое княжество Финляндское) не подлежит сомнению, он затруднялся объяснить их присутствие на далеком севере. Происхождение вологодской Венденги, по его мнению, «навсегда останется тайной доисторической этнографии». В действительности, никакой тайны эти названия не представляют, если не отождествлять венедов со славянами, а рассматривать их как самостоятельный этнос, в I тыс. н. э. распространившийся на север и восток от Венедского (ныне Финского) залива.

[13] Правда, позиция Шахматова в отношении этнической принадлежности венедов была неустойчивой. В одних своих работах он утверждал, что «венеды были кельтами» и приводил доводы в пользу этого мнения [41. С. 721 – 722; 40. С. 3 – 4, 54]. В других он причислял их к славянам.

[14] В западнофинских языках с венедами связаны слова, относящиеся к судовому делу. В частности, обозначение ладьи и ладейщика совпадает с этнонимом венедов: эст. wene, фин. vene, venhe, куро-лив. veni – ладья; фин. venheeläinen, veneläinen – ладейщик [31. С. 76; 7. С. 724].

[15] Перекрестная вспашка полей безотвальным легким плугом (двузубой сохой) была вскрыта на территории Новгорода, «Рюрикова» Городища, у д. Новые Дубовики, на городище Георгий в Ильменском Поозерье, в Старой Руссе и других местах новгородского Северо-Запада. Вспашка датируется IX – X вв. [27. С. 80 – 84].

[16] В ирландских правовых трактатах термин fine обозначал сословие свободных людей, имевших право присутствовать на всеобщих собраниях. Изначально это слово было названием всего древнего населения Ирландии [24. С. 207].

[17] А. А. Шахматов, убеждавший, что имя «финны» было дано германцами, не мог подыскать никакой германской этимологии этому названию. Отсюда он приходил к неутешительному выводу, что «происхождение имени Fenni, Finni до сих пор не выяснено» [41. С. 718].

[18] О термине «красные» в греческом языке см. примечания А. А. Куника: [17. С. 361 – 367].

[19] Неметы, согласно Ю. Цезарю, жили на верхнем Дунае. От славян этот этноним заимствовали венгры, которые и по сей день продолжают именовать немцев кельтским именем немет. Немет – до сих пор одна из распространенных венгерских фамилий [15. С. 123].

[20] Напомню, что античные источники называли Венедским заливом Балтику к востоку от Вислы. Финский залив обозначен как Венедский на карте шведского историка О. Магнуса 1539 г., Вислинский – на одной из карт Атласа А. И. Нагаева 1757 г. О наименовании в средние века Рижского залива Венедским писал Ю. Ю. Трусман [31. С. 78]. Правда, найти документального или картографического подтверждения этому сообщению Трусмана пока не удалось.

[21] Русский перевод обоих томов «Славянских древностей» П. Й. Шафарика был издан в 1848 г. Но лишь в 2015 г. тот же перевод О. М. Бодянского был переиздан двумя московскими издательствами.
 
 

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

1. Агеева Р. А. Гидронимия русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. Изд. 2-е. М.: Едиториал УРСС, 2004.

2. Базлов Г. Н. Русские гусли. История и мифология. Тверь: ТвГУ, 2012. Глава 1.3. URL: https://www.litmir.me/br/?b=197392&p=4

3. Богачев А. В., Кузнецов А. В., Хохлов А. А. Венеды: индоевропейский контекст. Самара: Изд-во «Вояджер: мир и человек», 2022.

4. Богачев А. В., Захарова Л. Б., Кузнецов А. В., Хохлов А. А. Венеды-мореходы побережья «Океана» в свете данных топонимики (постановка проблемы) // Вопросы археологии Поволжья. Вып. 8. Самара: Слово, 2020. С. 229 – 245.

5. Богачев А. В., Кузнецов А. В, Хохлов А. А. К вопросу о гото-венедских контактах в Прибалтике // Труды VI (XXII) Всероссийского археологического съезда в Самаре. В 3-х т. / Отв. Ред. А. П. Деревянко, Н. А. Макаров, О. Д. Мочалов. Самара: СГСПУ, 2020. С. 140 – 142.

6. Бромлей Ю. В., Подольный Р. Г. Человечество – это народы. М.: Мысль, 1990.

7. Вахрос И., Щербаков А. Большой финско-русский словарь. 5-е изд., стер. М.: Русский язык, 2002.

8. Вилинбахов В. Б. Славяне в Ливонии (Некоторые соображения о вендах Генриха Латыша) // Slavia Antiqua. Т. XVIII. Warszava – Poznan, 1971.

9. Герберштейн С. Записки о Московии. М.: МГУ, 1988.

10. Гюйонварх К.-Ж., Леру Ф. Кельтская цивилизация. СПб.: Культурная инициатива, 2001.

11. Евсеев В. Я. Эпоним венедов в карело-финских рунах // Ученые записки ЛГУ. Сер. востоковед. наук. Вып. 2. Л., 1948.

12. Карта Великого княжества Финляндского. – 1:1 324 000. СПб.: Картографическое заведение А. Ильина. [Б. г.].

13. Карты Водской пятины и ее погостов в 1500 году / Сост. архим. Сергий. СПб., 1905.

14. Карты и планы Невы и Ниеншанца, собранные А. И. Гиппингом и А. А. Куником. СПб., 1913.

15. Кобычев В. П. В поисках прародины славян. М.: Наука, 1973.

16. Конькова О. И. Этнический состав средневекового населения Ижорского плато (постановка проблемы) // Вестник СПб. ун-та. Сер. 2. История. Вып.1. СПб., 2007.

17. Куник А. А. Дополнения // Дорн Б. А. Каспий: о походах древних русских в Табаристан, с дополнительными сведениями о других набегах их на прибрежья Каспийского моря. СПб.: тип. Академии наук, 1875.

18. Льюис Г., Педерсен Х. Краткая сравнительная грамматика кельтских языков. М.: Иностранная литература, 1954.

19. Межевая запись о размежевании по Столбовскому договору Новгородского, Ладожского и Гдовского уездов от Шведских владений // Полное собрание законов Российской империи. Т. 1. 1649 – 1675. СПб., 1830. № 19. III.

20. Нагаев А. И. Атлас всего Балтийского моря с Финскимъ и Ботническимъ заливами, съ шкагеръ-ракомъ, категатомъ, зундом и белтами, въ генеральных морскихъ и специальныхъ картахъ состоящий. [СПб.] Тип. морского шляхетного кадетского корпуса, 1757.

21. Невская Л. Г. Балтийская географическая терминология. М.: Наука, 1977.

22. Огородников Е. К. Мурманский и Терский берега по Книге Большого Чертежа. СПб., 1869.

23. Откупщиков Ю. В. Об этимологии гидронима Ловать // Индоевропейское языкознание и классическая филология – X. Материалы чтений, посвященных памяти профессора И. М. Тронского. – СПб., 2006. С. 215 – 219.

24. Пауэлл Т. Кельты. Воины и маги. М.: Центрполиграф, 2012.

25. Переписная окладная книга по Новугороду Вотьской пятины. (2-я половина). М., 1851.

26. Подробная карта Российской империи. – 1:840 000. [СПб.:] Депо карт, 1801 – 1804 гг.

27. Самойлов К. Г. Следы древней распашки на материке Борисоглебского (XVI) раскопа в г. Старая Русса и некоторые проблемы изучения истории земледелия // Ладога. Первая столица Руси. 1250 лет непрерывной жизни. Седьмые чтения памяти Анны Мачинской. СПб.: Нестор-История, 2003.

28. Сорокин П. Е. Окрестности Санкт-Петербурга. Из истории ижорской земли. М.: Центрполиграф, 2017.

29. Спрогис И. Я. Географический словарь древней Жемойтской земли XVI столетия. Составлен по 40 актовым книгам Россиенского земского суда. Вильно. 1888.

30. Тацит К. О происхождении германцев и местоположении Германии // Тацит К. Сочинения в двух томах. Т. 1. М.: Ладомир, 1993.

31. Трусман Ю. Ю. Русские элементы в Эстляндии в XIII – XV вв. // Временник Эстляндской губернии, 1893. Кн. 1. Ревель, 1894.

32. Федотова П. И. Названия Балтийского моря в русских средневековых источниках: монография / Библиотека РАН; отв. ред. Н. В. Колпакова. СПб.: БАН, 2022.

33. Федотова П. И. Тысячелетняя фальшивка // Свободная мысль. 2017. № 3. С. 75 – 88.

34. Федотова П. И. У истоков варяжской историографии: кто и когда внедрил варяжский фальсификат в русские летописи? // Свободная мысль. 2020. № 3. С. 117 – 136.

35. Финляндия: Справочная карта. – 1:2 000 000. М.: Главное управление геодезии и картографии, 1982.

36. Хартанович В. И., Чистов Ю. К. Антропологический состав средневекового населения Ижорского плато (применение двух моделей факторного анализа в краниологическом исследовании) // Проблемы антропологии древнего населения севера Евразии. Л., 1984.

37. Хрестоматия по истории России с древнейших времен до 1618 г. / Под ред. А. Г. Кузьмина, С. В. Перевезенцева. М., 2004.

38. Цветков С. Э. Венеты – мнимые предки славян // Авторский сайт Сергея Цветкова. URL:https://zaist.ru/news/slavyane_v_antichnosti/venety_mnimye_predki_slavyan/?sphrase_id=159 Дата обращения: 10. 07. 2022.

39. Шафарик П. Й. Славянские древности. М.: Академический проект, 2015.

40. Шахматов А. А. К вопросу о древнейших славяно-кельтских отношениях. Казань, 1912.

41. Шахматов А. А. К вопросу о финско-кельтских и финско-славянских отношениях // Известия академии наук. Т. 5. Вып. 9. 1911. С. 721 – 722.

42. Шахматов А. А. К вопросу о финско-кельтских и финско-славянских отношениях // Известия Имп. Академии наук. Т. 5. Вып. 10. 1911. С. 791 – 812.

43. Шувалов П. В. Венеты, эстии и славяне // Ранний железный век Евразии от рубежа эр до середины I тыс. н. э. Динамика освоения культурного пространства. Материалы межд. научн. конф. СПб.: Скифия - принт, 2017. С. 185 – 187.

44. Шувалов П. В. Винды и инды на Балтике // Stratum plus. 2015. № 4. С. 175 – 182.

45. Щукин М. Б. Янтарный путь и венеды // Проблемы археологии. История и культура древних и средневековых обществ. Сб. науч. ст., посв. 100-летию со дня рожд. М. И. Артамонова. СПб., 1998. С. 198 – 208.

46. Bujak F. Wenedowie na wschodnich wybrzeżach Baltyku. Gdansk, 1948.

47. Ochmanski J. Wenescie początki Litwy // Acta Baltica-Slavica. T. 3. 1966.

48. Spekke A. The Baltic sea in ancient maps. Stockholm, 1961.

 
Где находилась Русь Аскольда и Дира

Информация для размышления
Федотова Полина Игоревна – доцент кафедры истории Отечества, науки и культуры Санкт-Петербургского государственного Технологического института (Технического Университета), г. Санкт-Петербург, кандидат философских наук | ист: www.svom.info

Историки давно обратили внимание на то, что средневековые письменные источники, употребляя одно и то же название Русь, зачастую относят его к совершенно разным территориям. На этом основании ряд исследователей приходили к выводу о существовании в раннем средневековье разных государственных и территориальных образований с таким названием. [1] Однако в отношении Начальной русской летописи – Повести временных лет (ПВЛ), в которой содержится рассказ «откуда есть пошла Русская земля» – не возникало сомнений, что речь в ней идет об одной и той же Русской земле – с центром в днепровском Киеве.

В то же время исследователи многократно указывали на очевидное противоречие в летописном рассказе о начале Русской земли и появлении названия Русь. Согласно ПВЛ, Русская земля «начала прозываться» с царствования византийского императора Михаила, относя это событие к 6360 (852) г.[2] Но затем летопись утверждает иное: что название Русь страна получила после прихода варягов (в 862 г.), носивших имя руси. Какое из этих утверждений верно?

Название Русь существовало до Рюрика и помимо Рюрика или страна получила это имя только после прихода варяжских князей? На основании сведений арабских, византийских и западноевропейских источников давно и убедительно доказано, что народ русь и Русская земля были известны на юге еще «до Рюрика» в первой половине IX в. [8. С. 187 – 216, 227 – 235; 9. С. 50 – 56; 30. С. 22 – 48; 16. С. 138 – 148]. Следовательно, они существовали безотносительно к варягам, а их мнимое происхождение от варягов - искусственная и ложная концепция позднего летописца.

Но где находилась Русская земля IXв., которая, по словам константинопольского патриарха Фотия, была хорошо известна в Византии уже в 866 г. (когда, по летописи, Олег еще даже не пришел из Новгорода в Киев)? Большинство историков не допускали даже мысли, что речь могла идти о какой-то другой Русской земле, отличной от Киевской Руси в Поднепровье. Легендарные сведения недатированной части ПВЛ, как и ранние датированные известия о Киеве (882 – 941 гг.), историки традиционно относят к «киевской» Руси со столицей в днепровском Киеве.

Правда, кое-какие сомнения у отдельных исследователей все же возникали. Прежде всего, историков приводило в недоумение значительное число пустых годов в начальной части летописи. Датированные известия начинаются в ПВЛ с 6360 (852) г., то есть с того момента, к которому летопись приурочивает появление названия Русь. Но за 90 лет – до 941 г. включительно - она содержит 63 пустых года. Сообщения о событиях занимают менее трети годов этого периода. Особенно большие пропуски приходятся на 870 – 878 гг. (9 лет), 888 – 897 гг. (10 лет) и между 915 и 941 г. (22 пустых года из 24). Чем объяснить такую «неразговорчивость» летописи?
Еще любопытней содержательный анализ оставшейся трети годов: состав летописных известий за этот период сильно отличается от последующих.

Только в этой части летописи находятся сообщения о болгарских событиях, которые не встречаются в дальнейшем изложении [3]. Кроме болгарских и византийских известий, начальная часть ПВЛ (включая недатированное введение) содержит обширный рассказ о расселении славян с Дуная, о моравской миссии Кирилла и Мефодия, о приходе на Дунай авар (обров), болгар и венгров (угров). Иначе говоря, большая часть сведений начального раздела летописи прямо относится к дунайскому региону. Что касается собственно русских событий, то их – за вычетом вставных варяжских сюжетов – поразительно мало. [4] После рассказа о деятельности Олега, с 916 по 940 г. включительно русских известий нет вообще [5]. Это дало И. П. Филевичу основание для заключения, что «записи с 914 г. не принадлежат киевской Руси» [36. С. 359. Прим. 3].[6]
Но картина вырисовывается иная: не только записи с 914 г. не принадлежат Киевской Руси, но все записидо 940-х г. не относятся к ней.

Эта часть ПВЛ заполнена вымышленными псевдоизвестиями о Рюрике, зарубежными болгаро-византийскими событиями и не подкрепленными никакими источниками «сведениями» о великой завоевательной деятельности Олега. Но даже этой информации едва хватило, чтобы с трудом заполнить одну треть годов этого периода. Обилие дунайского материала заставляет сомневаться и в локализации немногочисленных сугубо русских событий: действительно ли они происходили в Поднепровье или первоначальную Русскую землю IX– первой половины Х в. следует искать совсем в другом месте – на Дунае, а не на Днепре?

 
2

 
Первым, кто заподозрил в рассказах Начальной летописи о событиях IX – начала Х вв. реалии дунайской, а не днепровской Руси, был русский историк, профессор Варшавского университета И. П. Филевич.Он отметил в летописных известиях о начальной истории Руси сюжеты, которые заставляют подозревать ареной событий до 40-х гг. Х в. Подунавье, а не Поднепровье.

Так, в рассказе о захвате Киева Олегом (882 г.) говорится о хитрости, к которой прибег Олег. Он выдал себя и своих спутников за «гостей» (то есть купцов), единоплеменных с правящими в Киеве князьями, и, пригласив на встречу «к родом своим», выманил их из города. Но между поздними и ранними летописными сводами в этом рассказе существуют разночтения. В ряде поздних летописей XVI века (Тверской, Воскресенской, Никоновской и др.) в обращении Олега к киевским князьям Аскольду и Диру присутствует фраза: «гость есмъ под-Угорьский, и идемъ во Грекы отъ Олга князя и отъ Игоря княжича, да придете къ намъ, къ родомъ своимъ» [28. Стб. 33; 2. С. 270; 24. С. 15]. В Лаврентьевской и Ипатьевской летописях не сказано, каким гостем назвал себя Олег (а сам он упомянут без княжеского титула), зато место, где он остановился, названо Угорским («и приплу под Угорское») [18. Стб. 23; 10. Стб 16].

Большинство историков, комментируя слова о «подугорском госте» и Угорском, полагали, что Олег выдавал себя и своих спутников за венгерских торговцев, а название Угорское связывали с летописным рассказом о проходе угров (венгров) мимо Киева. От места стоянки угров киевское урочище якобы и получило такое название – Угорское. Дерптский профессор Г. Эверс даже выдвинул гипотезу о венгерском происхождении первых известных киевских князей – Аскольда и Дира. Слова о «подугорском госте» Эверс счел ошибкой переписчиков – на том основании, что «никто не знает страны Подугории», и полагал, что фраза должна звучать как «гость есмь родоу Оугорьска». Раз Олег выдавал себя и своих спутников за угорских (венгерских) торговцев и в то же время утверждал, что приходится соплеменником киевским князьям, значит, Аскольд и Дир были венграми [40. С. 216 – 219].

Но, если признать, что Олег скрывался под видом венгерского купца, идущего в Византию, невозможно объяснить, как на его пути оказался днепровский Киев. В 80-е гг. IX в. венгры находились в причерноморских степях, в непосредственной близости от греческих городов Северного Причерноморья. Днепровский Киев лежал в противоположной стороне от Византии, а значит, идти «в греки» через днепровский Киев венгерские купцы никак не могли.

Если видеть в словах о «госте подугорском» указание на венгров, то придется столкнуться с несообразностями не только географического, но и хронологического порядка. Захват Киева Олегом летопись относит к 882 г. В это время угров в Венгрии еще не было. В 60 – 80-х гг. IX в. они находились в Ателькузу – низовьях Днестра и Дуная [11. С. 94 – 95], что в принципе исключает путь венгерских торговцев «в Грекы» через днепровский Киев. По сообщениям арабских источников, венгры вели торговлю с греками непосредственно через греческие города на побережье Черного моря и не нуждались в проходе через днепровский Киев, который находится более чем в 850 км от черноморского побережья.

И. П. Филевич справедливо счел толкование фразы о «подугорском госте» как торговце из Венгрии ошибочным и объяснил, где могла находиться «страна Подугория». Часть прикарпатской территории до сих пор носит название Подгорье, которое в древности могло звучать как Подугорье [7]. Следовательно, Олег выдавал себя и своих спутников не за венгерских торговцев, а за купцов из карпатского Подугорья. Но, поскольку в Киеве правили русские князья, значит, и единородные с ними «гости подугорские» тоже могли быть только русскими. Это ясно указывает, по мысли Филевича, на карпато-русское происхождение первых известных по летописи русских князей в Киеве [37. С. 23, 27 – 28].

Правда, Филевич не смог извлечь из своих верных наблюдений всех вытекающих отсюда выводов. Тот Киев, где правили карпато-русские князья Аскольд и Дир, Филевич продолжал считать днепровским. Но в таком случае трудно объяснить маршрут купцов из Подугорья в Византию обходным путем через Среднее Поднепровье. Если Подугорье русской летописи, как считал Филевич, располагалось на восточных склонах Восточных Карпат, то есть на территории Галицкого Подгорья (ныне Западная Украина по линии Самбор – Иваново-Франковск – Черновцы), очевидно, что ближайший торговый путь в Византию пролегал по Днестру или Пруту, но никак не по Днепру.

Граница Галицкого Подгорья - Днестр, впадающий в Черное море. В Горганах берет начало и река Прут, по долине которого лежал путь к низовьям Дуная. Чуть южнее, в Буковинских Карпатах находятся истоки Серета, впадающего в Дунай несколько выше Прута. Любой из этих путей напрямую выводил «в Грекы», поэтому путь подугорских торговцев в Византию через находящийся в 650 км к востоку от Предкарпатья днепровский Киев выглядит нелепым удлинением маршрута. Из этого следует, что, если летописная история с Олегом действительно имела место, Киев Аскольда и Дира никак не мог находиться на Днепре.

Таким образом, анализ летописного сюжета о захвате Киева Олегом заставляет признать, что:
1) шедшие через Киев в Грецию «гости подугорские» в 80-е гг. IXв. не могли быть венграми;
2) Олег и его спутники выдавали себя не за венгров, а за русских торговцев из карпатского Подугорья;
3) Киев, куда пришел Олег под видом «подугорского гостя», не мог находиться на Днепре; его следует искать на Дунае.

 
3

 
Дунайское расположение Киева Аскольда и Дира подтверждает и другой известный сюжет Начальной летописи – о прохождении венгров мимо Киева (898 г.). «Идоша угре мимо Киевъ горою, еже ся зоветь ныне Угорьское, и пришедше къ Днепру, сташа вежами; беша бо ходяще, яко и половци. И прешедше от въстока и устремишася чересъ горы великыя, иже прозвашася горы Угорьскыя, и почаша воевати на живущая ту» [18. Стб. 25; 10. Стб. 17 – 18][8].

Еще В. Г. Ляскоронский, справедливо сомневаясь в аутентичности дошедшей до нас редакции летописи, усмотрел в этом отрывке явные следы позднейшей русской редактуры. Во-первых, выводить название Угорское от венгров нет основания: угры не жили в Киеве и, следовательно, не могли оставить здесь своего имени. Во-вторых, сообщение летописи о прохождении угров (целого народа) мимо Киева – сомнительно, так как Киев лежал вовсе не на пути их передвижения с востока на запад. Местный киевский топоним «Угорское» обозначал местность у горы.

Название Угорское встречается и в других древнерусских городах. В частности, в Витебске расположенная на возвышенной правой стороне р. Витьбы часть города называлась: Вгорье, Узгорье, Вгорский город, Взгорское [19. С. 216 – 217. Прим. 2]. Что название киевского урочища Угорское «не имело никакого отношения к уграм», а является позднейшей вставкой, доказывал и И. П. Филевич [37. С. 27]. Таким образом, летописец явно подгонял рассказ о проходе венгров под топографические реалии днепровского Киева.

Действительно, венгры не могли идти «горою» мимо Киева, так как высокий правый берег Днепра (на котором стоит Киев) тянется с севера на юг, тогда как венгры шли с востока на запад. Если бы угры шли мимо днепровского Киева, то должны были пересечь Днепр. Но идти «горою», то есть по возвышенному берегу Днепра, они не могли. Тем более что в конце IX в. (летопись помещает этот рассказ под 898 г.) окрестности киевских гор были покрыты густым лесом («стоял бор велик»), что вообще исключало проход в этом месте больших масс кочевников [9]. Правда, Ляскоронский не задавался вопросом: какой Киев в таком случае отвечал описанным географическим реалиям? Таковым мог быть только город на Дунае, к северу от которого лежат отроги карпатских гор, хорошо видные из дунайской котловины. Именно этим путем – между долиной Дуная и Карпатами – пролегал путь всех кочевников, приходивших на территорию древней Паннонии, где имелись пригодные для них степные пространства. Здесь угры действительно могли идти «мимо Киева горою», двигаясь параллельно Дунайской низменности с востока на запад.

Важнейшей деталью летописного рассказа, на которую не обращают должного внимания, является несколько проходов венгров мимо Киева. В недатированных вводных статьях, после рассказа о нашествиях болгар, белых угров и обров (аваров), сообщается: «По сихъ же придоша Печенези; паки идоша Угри Чернии мимо Киевъ, послеже при Олзе» («После них пришли печенеги; снова шли угры черные мимо Киева, потом еще при Олеге») [18. Стб. 12]. Таким образом, согласно летописи, венгры не менее трех раз проходили мимо Киева,– поскольку в недатированном известии говорится о повторном проходе «черных угров» («паки идоша» – «опять шли»). Этот неоднократный проход венгров мимо Киева является еще одним веским доказательством против его днепровского расположения. В 60 – 90-е гг. IXв. венгры находились за тысячу километров от Среднего Поднепровья, в низовьях Днестра и Дуная, совершая неоднократные набеги в Центральную и Западную Европу [10].

На протяжении 40 лет венгерская экспансия из Нижнего Подунавья была направлена на запад, поэтому в это время венгры не могли несколько раз проходить мимо расположенного далеко на севере от их передвижений днепровского Киева. Тот Киев, который в это время неоднократно оказывался на пути их передвижений на запад, мог находиться только к западу от них, то есть где-то в нижнем течении Дуная.

О том, что венгры при своей миграции на современную территорию проживания осаждали какой-то русский Киев («город рутенов»), сообщает рассказ венгерской хроники «Деяния венгров». Правда, написанная в конце XII– начале XIII в., спустя триста лет после самих событий, она не отличалась достоверностью деталей и явно ориентировала рассказ на современные для венгерского хрониста реалии днепровского Киева. В конце XII– XIII вв. «русский Киев» уже однозначно воспринимался только как днепровский.

Рассказ о войне с рутенами и двухнедельной осаде Киева содержится в 8 и 9 главах «Деяний венгров»[11]. Однако он содержит столь вопиющие анахронизмы, что заставляет сомневаться в реальности самого события. Так, союзниками русских князей из днепровского Киева в конце IX в. названы половцы, которые в действительности появились в южнорусских степях лишь двести лет спустя, во второй половине XIв.; в нем фигурируют Суздаль, суздальские и галицко-волынские князья, которых еще не было в исторической реальности.

Да и самого Киева как городского поселения на Днепре в конце IX в. еще не существовало. За столетие археологических раскопок на Старокиевской горе археологам так и не удалось отыскать следов жилых кварталов IX– X вв. на месте будущего «города Владимира» и «города Ярослава». В конце IX – начале Xв. там располагался небольшой детинец (вскоре заброшенный) и языческое кладбище. Лишь в районе киевского Подола в это время фиксируется поселение, по своей топографии аналогичное другим восточноевропейским эмпориям этого периода [21. С. 11 – 14].

Согласно же венгерской хронике, осада окруженного каменными стенами Киева заняла две недели, что явно не соответствует малым размерам и примитивным укреплениям тогдашнего поселения на Днепре. Поэтому рассказ венгерского хрониста невозможно отнести к днепровскому Киеву. В конце IXв. венгры могли осаждать только дунайский Киев, поскольку днепровский еще не имел ни городской структуры, ни значительного населения, ни каменных стен. Правда, русская летопись сообщает лишь о проходе угров «мимо Киева», но не об осаде города. Следовательно, либо на Дунае существовало два разных Киева, либо осада дунайского Киева венграми произошла уже позже их переселения на территорию Паннонии [12].

Ни то, ни другое не исключено. Болгарский исследователь Н. П. Ковачев на основании письменных источников X – XIII вв. выявил на территории Балкан, Центральной и Восточной Европы 72 «киевских» топонима [12. С. 130 – 132]. О том, что Киев и его производные – традиционное и широко распространенное в славянской географической номенклатуре название, писали еще дореволюционные историки. И. П. Филевич отмечал на территории Киевщины две реки Киянки (приток ирпенского Рокача и речка у Киева на Кожемяках) и названия урочищ: Кий, Кияница. В Польше он насчитал 15 названий типа Кий, Кияны, Кие, Киевец, Киевице [36. С. 103].

 
4

 
Что Киев был названием известного с древности дунайскогогорода, подтверждает материал русских былин. В своей основе они отражают реалии не IX – Xвв., как считалось ранее, а V – VI вв. и описывают события, происходившие вдунайском, а не днепровском регионе [26. С. 74 – 76, 221 – 223, 237 – 245.]. Еще дореволюционные исследователи фольклора обратили внимание, что в русском героическом эпосе Киев – русский город на Дунае, а не на Днепре [20. С. 111]. «Дунай течет под Киевом», Дюк Степанович плывет по Дунаю к Киеву, Илья Муромец (Моровлин, Муравленин) кидает в Дунай «пенья-коренья» с родительской пашни, а дочь Соловья-разбойника оказывается перевозчицей на Дунае. Существует и отдельная былина о рождении Дуная из крови заколовшегося под Киевом русского богатыря [26. С. 221 – 223].

«Дунайский след» неожиданно обнаруживается и в беглом сообщении одного из поздних летописцев XVI в. относительно болгарского происхождения жены князя Игоря Ольги. В кратком Владимирском летописце сообщается, что Олег, заняв Киев, начал княжить в нем вместе с Игорем. «Игоря же жени в Болгарех, поят за него княжну именем Олгу» [29. С. 185].

Первый публикатор этого летописца, архимандрит Леонид (Кавелин) справедливо полагал, что еще в XV в. «наши летописцы» из Владимирской Руси «знали, что св. Ольга была родом из Болгарии и из рода княжеского». Под Плесковым, из которого, согласно летописи, была родом Ольга, следует понимать не Псков, в начале Х в. еще не существовавший, а болгарский Плисков (современная Плиска). Стремление Святослава в Болгарию было обусловлено его болгарским (по матери) происхождением. Святослав полагал, что имеет на Болгарию больше династических прав, чем византийцы. Отсюда становятся понятны и слова Святослава о Переяславце на Дунае: «не хощу жити в Киеве, а в Переяславце, ту бо среда земли моея» [1. С. 217 – 221].

Мнение Л. Кавелина поддержал Д. И. Иловайский. Он полагал, что в пользу знатности и владетельных прав Ольги «ясно свидетельствует ее участие в Игоревом договоре с греками», где посол княгини стоит сразу за послами ее мужа и сына. А в пользу болгарского происхождения Ольги из Плиски «много говорят болгарские увлечения ее сына Святослава». Только происхождением Ольги из болгарского княжеского рода можно объяснить упорное стремление Святослава перенести столицу на Дунай, которое выглядит «совершенно ненормальным» со стороны русского князя, если не учитывать, что Святослав имел основания претендовать на власть в Болгарии [7. С. 5 – 7].

Оба исследователя допускали, что в силу своего болгарского происхождения Ольга была крещеной с детства. Кавелин выдвинул гипотезу, что пресвитер-мних Григорий, упоминаемый Константином Багрянородным в свите Ольги во время ее визита в Константинополь, и пресвитер-монах Григорий, сотрудник болгарского царя Симеона, – одно и то же лицо. После смерти Симеона (927 г.) он оказался в Киеве при дворе русской княгини Ольги, болгарки по происхождению [1. С. 219 – 220].

Важным свидетельством в пользу русского присутствия на нижнем Дунае является обнаружение российским филологом Ю. А. Кулаковским в списке епархий константинопольского патриархата конца XIII– начала XIVвв. особой Вичинской епархии [13]. Опираясь на сведения византийских источников, Кулаковский показал, что город и область Вичин находился на побережье Черного моря в устье одноименной реки Вичины (ныне Камчия) на территории Добруджи в Северной Болгарии. Вичинская епархия находилась в непосредственном соседстве с Преславской. Несмотря на территориальную близость, их церковное подчинение было различным. Преславская входила в состав Тырновского патриархата, то есть принадлежала независимой от Константинополя болгарской церкви, в то время как Вичинская подчинялась не тырновскому, а константинопольскому патриарху. На этом основании Кулаковский делает вывод о различном этническом составе этих епархий. Если Преславскую населяли болгары, то Вичинскую – русские, так как их присутствие в регионе Нижнего Подунавья прослеживается по источникам до XIVв. [17. С. 327 – 336]. [14] Что предположение Ю. Кулаковского о русском населении Вичинской епархии не является пустым домыслом, подтверждается таким известным документом, как «Список градам русским дальним и ближним», дошедшим в составе Воскресенской летописи (XVI в.). В этом списке в регионе Нижнего Подунавья в качестве «русских» указаны 10 городов: семь по Дунаю и три на побережье Черного моря – как раз в районе черноморского Вичина [15].

Однако как быть с указанной в летописи локализацией Киева в земле полян? Исследователи исходили как из очевидной данности, что под землей полян можно подразумевать только территорию Среднего Поднепровья, расположенную в лесостепной полосе на границе степи и леса, но в действительности вопрос решается не столь однозначно. Еще И. П. Филевич показал, что название «поле» (и образованное от него племенное обозначение «поляне») у славян служило общим, повсеместным обозначением места жительства на равнине. Где поле, там и земля польская, поляне. Потому полян можно встретить и на киевском поле, и на ляшских полях – как в великой Польше, так и в Слезии, и на территории Галичины, и на суздальском севере (Юрьев-Польский). В Болгарии «полями» назывались территории на нижнем Дунае, во Фракии и равнины между гор (Златницкая, Софийская, Кюстендильская, Туловское поле). Моравское поле есть и на северной Мораве. В истории славянства известны кюстендильские, софийские, краковские поляки или польцы [36. С. 143]. Поэтому связывать этноним поляне исключительно с Киевской землей на Днепре нет никаких оснований.

Таким образом, весь комплекс имеющихся в наличии фактов: женитьба русского княжича Игоря на болгарской княжне, нахождение русской епархии на территории Нижнего Подунавья, наличие племенного названия «поляне» в Болгарии и Моравии, а русских городов – по Дунаю и черноморскому побережью, – недвусмысленно указывают на тот регион, где происходили в действительности события начальной части Повести временных лет.

 
5

 
В Начальной летописи есть еще одна выразительная деталь, проливающая свет на арену русских событий второй половины IX– первой половины Xв. Это хорошо известный «двойной приход» печенегов на Русскую землю. Начальная летопись дважды сообщает о первом приходе печенегов на Русскую землю: под 915 и 968 годом. В Лаврентьевской летописи говорится: «В лето 6423. Приидоша Печенези первое на Роускую землю и сотворивше миръ со Игорем и приидоша к Дунаю». И далее: «В лето 6476. Придоша Печенези на Руску землю первое» [18. Стб. 42, 65].

Как объяснить этот двойной приход печенегов на Русскую землю? Учитывая, что в 915 г. печенеги, согласно византийским источникам, находились в Нижнем Подунавье и принимали участие в византийско-болгарских столкновениях [16], их первый приход на Русскую землю в 915 г. мог относиться только к нижнедунайскому региону (на это указывает и текст сообщения 915 г. русской летописи: «и приидоша к Дунаю»). К такому объяснению этого известия склонялся еще И. П. Филевич [36. С. 362]. Именно там и следует искать Русскую землю и Киев Аскольда и Дира. Тогда как повторное «первое» пришествие печенегов 968 г. относится уже к днепровской Руси. Эта редакторская небрежность выдает соединение двух источников: один относился к Русской земле в Подунавье, другой – к Русской земле в Поднепровье.

Если к этому прибавить факт присутствия в начальной части летописи значительного числа болгарских и византийских известий, то вырисовывается совершенно ясная и непротиворечивая картина. Обнаруживается, чтовесь массив летописных известий до 40-х гг. Х в. (за вычетом позднейших и целиком вымышленных варяжских вставок)относится к дунайскому, а не к днепровскому региону. В том числе и отраженные (или оставленные) в летописи немногочисленные русские события этого периода происходили не в Поднепровье, а в Подунавье. Именно там находилась первоначальная Русская земля русской летописи. Киев и Новгород IXвека – это дунайские Киев и Новгород [17], а Аскольд, Дир и Олег – русские князья из Подунавья, а не Поднепровья. История собственно Киевской Руси в общепринятом смысле начинается в 40-х гг. Х в. с приходом на Днепр новой волны славяно-русских переселенцев с Нижнего Дуная во главе с князем Игорем. Это первый известный (и по иностранным, и по независимым от летописи древнерусским источникам) русский династ в днепровском Киеве [18]. Даже позднейшая редактура, которая перенесла события с Дуная на Днепр, не смогла до конца вытравить реалии первоначального рассказа.

 
6

 
Вопрос о времени и месте создания древнейшего источника русской летописи, повествующего об истории этой первоначальной Русской земли в Подунавье, уже поднимался в научной литературе. Наиболее продуктивные попытки в этом направлении были сделаны И. П. Филевичем и Н. К. Никольским.

В последней главе своего исследования о древней карпато-дунайской Руси Филевич доказывал, что в основе известного нам текста ПВЛ лежит древнейшая летопись, созданная не в XI– XII вв., а в первой половине Х в. При этом ее начальная часть не имела вида погодных записей, а представляла собой отдельный, цельный рассказ «о дунайской родине, ее тяжелой судьбе и великом, всеславянском значении». Главная задача этой древнейшей Повести состояла в рассказе о переходе русского имени с Дуная и Карпат в днепровский Киев [36. С. 372]. Важнейшим аргументом Филевича является указание на то, что заголовок этого сочинения, в том или ином виде сохраненный всеми списками («Се повести временных лет откуду есть пошла русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду русская земля стала есть») не содержит упоминания такого эпохального события, как крещение Руси при Владимире. «Следовательно, та «повесть», к которой должно относиться заглавие, не доходила до крещения, не имела даже в виду дойти до него» [36. С. 342]. Значит, она была составлена еще до крещения – в первой половине Х в.

К этому верному замечанию следует добавить, что автор «Повести» о дунайской Русской земле и не мог предполагать «дойти до крещения». Ведь согласно его рассказу, славяне (в том числе и поляне, «яже ныне зовомая русь») уже приняли свет христианской веры. И не от кого-нибудь, а от самих учеников Христа – апостолов Павла и Андроника. Ведь славяне жили «первое» в Илюрике, «егоже дошел апостол Павел», «темже и Словеньску языкоу оучитель есть Павел. От негоже языка и мы есмо, Роусь, тем и нам, Роуси, оучитель есть Павел, понеже оучил есмь языкъ Словескъ и поставил есмь епископа и намесника въ себе Андроника Словеньскоу языку» [18. Стб. 28].

Согласно этому темпераментному разъяснению, поскольку славяне первоначально жили в Иллирике, куда дошел в своей миссионерской деятельности апостол Павел, то он и был учителем славянского народа. Стало быть, Павел является также и учителем руси, так как русь происходит от того же славянского народа, для которого Павел поставил епископом Андроника. Автор «Повести» рассказал и о дальнейших успехах христианского просвещения у славян: о моравской миссии Кирилла и Мефодия, создании славянской грамоты и богослужения, о «преложении книг» на славянский язык. Как он мог после всего этого, рассказав о подвигах стольких святых людей, предполагать необходимость еще какого-то крещения руси? В каком крещении мог нуждаться народ, давно крещеный, принявший христианскую благодать от самих апостолов?

Филевич также обратил внимание, что во всех списках Начальной летописи, как ранних, так и поздних, «на втором десятке Х века везде крупный перерыв – до 940-х годов, а с этого времени летописная сеть всех сводов вообще совпадает». Пробел этот совпадает с концом княжения Олега. В расположении всего материала он составляет «резкую грань», что не может быть случайностью. Однако почему конец княжения Олега составляет грань в общем расположении летописного материала, Филевич объяснить не мог [36. С. 364 – 365]. Объяснить этот факт можно только в том случае, если признать здесь сознательный пропуск. События 20-х – начала 40-х гг., несомненно проливающие свет на то, каким образом русь из дунайского Киева оказалась на Днепре, невозможно было согласовать с вставленным позднее варяжским фальсификатом. Поэтому их просто изъяли. Так образовалась эта очевидная «грань». Филевич не смог этого увидеть потому, что принимал варяжскую легенду за безусловную историческую истину.

Аргументацию варшавского профессора усилил академик Н. К. Никольский. Он тоже усматривал в 40-х гг. Х в. определенный рубеж в древнейшей истории полян-руси, поскольку на 944 г. приходится последнее упоминание их в летописи [23. С. 43]. Но главное, он подверг тщательному анализу идеологическую направленность этой начальной «Повести о Русской земле», показав, что она содержит славянофильскую историографическую доктрину, которая не могла возникнуть на берегах Днепра. Основная идея этого цельного по замыслу и содержанию произведения, от которого позднейшая варяго-византийская редактура оставила лишь бессвязные обрывки, заключалась в доказательстве единства всех славян и их родины на Дунае, «где ныне земля Болгарская и Угорская». Главное же внимание автора приковано к судьбам поляно-руси. Никольский отмечал ярко выраженный поляно-русский национализм автора, который подчеркивал и добродетели своего племени, и его культурное превосходство над ведущими «зверинский» образ жизни древлянами, радимичами и вятичами, а также особенно настаивал на родстве поляно-руси с чехами, моравой и ляхами. Все это, по мысли Никольского, явственно выдает дунайское происхождение как самой руси, так и созданного поляно-русским националистом повествования о судьбе своего родного племени [23. С. 78 – 83, 87 – 89.].

Время создания этого историографического труда Никольский не решился определить с точностью. Однако он оставил указания, которые позволяют решить эту проблему. Во-первых, когда могла быть актуальной сформулированная в нем славянофильская концепция? Славянское единство было нарушено уже в конце Х в., когда западное славянство в отношении веры и «грамоты» откололось от южных и восточных. А в середине XI в., после церковной схизмы, славянский мир был расколот окончательно [23. С. 43, 47 – 49]. Следовательно, эта идеология имела реальный смысл только в ближайший к моравской миссии Кирилла и Мефодия период. Упоминание Угорской земли, образовавшейся в начале Х в., отсутствие намеков на крещение Руси при Владимире, последнее упоминание поляно-руси под 944 г. указывают на середину Х в. как наиболее вероятное время создания древнейшего русского исторического труда.

Последующие политико-идеологические доктрины XI, XII и XIII столетий оказались несовместимыми с панславистской концепцией этого первого опыта русской историографии. Идеология «страны без апостолов» Илариона вошла в противоречие с исходной концепцией апостольского крещения славянства. Необходимость общегосударственной, надплеменной идеологии делала неуместным пафос поляно-русского национализма. Переход западного славянства на латинскую «грамоту» и церковная схизма похоронили идею единства славянской письменности и веры. Безжалостный нож варяго-византийской редактуры вырезал все сведения о дунайской родине руси. В результате истоки нашей государственности и культуры, берущие начало в карпато-дунайской колыбели славянства, оказались надежно похороненными под слоем позднейших переделок и сознательных искажений. Задача современных исследователей – восстановить эти, по выражению российского историка культуры Ф. И. Шмита, «вычеркнутые киевскими грекофилами главы русской истории».
 
 

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
ЖМНП – Журнал Министерства народного просвещения.
ПСРЛ – Полное собрание русских летописей.
ТОДРЛ – Труды Отдела древнерусской литературы.
 
 

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
1. Архимандрит Леонид (Кавелин).Откуда родом была святая великая княгиня русская Ольга? // Русская старина. 1888. № 7.
2. Воскресенская летопись // ПСРЛ. Т. 7. М: Языки русской культуры, 2001.
3. Галкина Е. С.Русский каганат. Без хазар и норманнов. М.: Алгоритм, 2012.
4. Грот К. Я.Моравия и мадьярыс половины IXдо начала Xвека. СПб., 1881.
5. Данилевский Н. Я., Грот К. Я.О пути мадьяр с Урала в Лебедию. СПб., 1883.
6. Зыков Э. Г.Известия о Болгарии в Повести временных лет и их источник // ТОДРЛ. Т. XXIV. Л., 1969.
7. Иловайский Д. И.Вероятное происхождение св. кн. Ольги и Новый источник о князе Олеге. М., 1914.
8. Иловайский Д. И.Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю. М.: Академический проект, 2015.
9. Ильина Н. Н.Изгнание норманнов. Очередная задача русской исторической науки // Изгнание норманнов из русской истории. Сб. статей и монографий / Составл. и ред. В. В. Фомина. М.: Русская панорама, 2010.
10. Ипатьевская летопись // ПСРЛ. Т. 2. М.: Языки русской культуры, 1998.
11. История Венгрии. В 3 т. Т. 1. М.: Наука, 1971.
12. Ковачев Н. П.Средновековното селище Киево, антропонимът Кий и отражението му в българската и славянската топонимия. // Известия на Института за български език. Кн. XVI. София, 1968.
13. Коледаров П.Политическа география на средновековната Българска държава. Първа част. София, 1979.
14. Кочубинский А. А.О русском племени в Дунайском Залесье // Труды седьмого археологического съезда в Ярославле. 1887. Т. II. М., 1891.
15. Кузев А., Гюзелев В.Български средновековни градове и крепости. Т. I. Градове и крепости по Дунав и Черно море. Варна, 1981.
16. Кузьмин А. Г.Тайны рождения русского народа // Изгнание норманнов из русской истории. Сб. статей и монографий / Составл. и ред. В. В. Фомина. М.: Русская панорама, 2010.
17. Кулаковский Ю. А.Где находилась вичинская епархия константинопольского патриархата? // Византийский временник. Т. IV. Вып. 3 – 4. СПб., 1897.
18. Лаврентьевская летопись // ПСРЛ. Т. 1. М.: Языки русской культуры, 1997.
19. Ляскоронский В. Г. Киевский Вышгород в удельно-вечевое время // ЖМНП. Ч. 44. СПб., 1913. Апрель.
20. Миллер В. Ф.Взгляд на «Слово о полку Игореве». М., 1877.
21. Михайлов К. А.Сравнительная топография первых древнерусских городов IX– Xвв. (к юбилею одной статьи) // Северная Русь и проблемы формирования Древнерусского государства: сб. материалов Международной научной конференции (Вологда – Кириллов – Белозерск, 6 – 8 июня 2012 г.) Вологда: Древности Севера, 2012.
22. Морошкин Ф. Л.Историко-критические исследования о руссах и славянах. СПб., 1842.
23. Никольский Н. К.Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры. К вопросу о древнейшем русском летописании // Сб. по РЯС. Т. II. Вып. 1. Л., 1930.
24. Никоновская летопись // ПСРЛ. Т. 9. М.: Языки русской культуры, 2000.
25. Пархоменко В. А.У истоков русской государственности (VIII– XIвв.) Л., 1924.
26. Прозоров Л.Р.Времена русских богатырей. По страницам былин – вглубь времен. М.: Яуза, Эксмо, 2006.
27. Срезневский И. И.Русь Угорская // Вестник Имп. Географического Общества. 1852. Ч. 1. Кн. I. СПб. 1852.
28. Тверская летопись // ПСРЛ. Т. 30. М.: Языки русской культуры, 2000.
29. Тихомиров М. Н.Малоизвестные летописные памятники // Тихомиров М. Н. Русское летописание. М.: Наука, 1979. С. 185.
30. Тихомиров М. Н.Происхождение названий «Русь» и «Русская земля» // Тихомиров М. Н. Русское летописание. М.: Наука, 1979.
31. Тихомиров М. Н.«Список русских городов дальних и ближних» // Тихомиров М. Н. Русское летописание. М.: Наука, 1979.
32. Федотова П. И.«Варяжская русь» как псевдопроблема российской историографии // Свободная мысль. 2018. № 3.
33. Федотова П. И.Варяжский миф русской истории // Экономический вектор. 2016. № 2.
34. Федотова П. И.Дитя монгольского погрома. К проблеме историчности князя Рюрика // Свободная мысль. 2017. № 6.
35. Федотова П. И.Тысячелетняя фальшивка // Свободная мысль. 2017. № 3.
36. Филевич И. П.История Древней Руси. Т. 1. Территория и население. Варшава, 1896.
37. Филевич И. П.Угорская Русь и связанные с нею вопросы и задачи русской исторической науки. Варшава, 1894.
38. Шахматов А. А.Сказание о призвании варягов // Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 2. СПб., 2003.
39. Шушарин В. П.Русско-венгерские отношения в IX в. // Международные связи России до XVII в. М.: АН СССР. 1961.
40. Эверс Г.Предварительные критические исследования для Российской истории. Кн. 1. М., 1825.
 
 

[1] Еще Ф. Л. Морошкин выявил девять различных русских анклавов на территории Европы от Швейцарии до Каспийского моря. Он указал следующие группы русов:
1) базельские (в Швейцарии),
2) адриатические (на северном побережье Адриатического моря),
3) сербские,
4) болгаро-дунайские,
5) мораво-богемские;
6) на побережье Северного («Немецкого») моря, в районе фризского побережья;
7) германские (на южном побережье Балтики),
8) киевские;
9) каспийские [22. С. 19].

И. И. Срезневский, А. А. Кочубинский, И. П. Филевич, кроме Руси днепровской, акцентировали внимание на Угорской (Карпатской) Руси [27. С. 1 – 28; 14. С. 9 – 66; 37].

Д. И. Иловайский, кроме Руси днепровской, указывал на существование Руси Азово-Черноморской, Карпатской (Галицкой) и Закарпатской (Угорской) [8. С. 187 – 216, 227 – 235].

А. Г. Кузьмин выделял четыре Руси на Балтике (в Западной Эстонии, в нижнем Понеманье, на острове Рюген и в Вагрии), а также Русь Дунайскую, Азово-Черноморскую и Приднепровскую [16. С. 188 – 250].
Е. С. Галкина посвятила специальную работу раннегосударственному объединению руси в Подонье и Приазовье (Салтовской Руси) [3].

[2] Император Михаил IIIправил в 842 – 867 гг.

[3] В начальной части ПВЛ находится семь записей, относящихся к болгарской истории второй половины IX – начала Х в. Вопрос об их источнике и времени внесения в русскую летопись открыт. Ранее считалось, что они извлечены непосредственно из византийской хроники Георгия Амартола. Э. Г. Зыков показал, что в ПВЛ эти известия Амартола даны в болгарофильской редакции, что подразумевает использование русским сводчиком какого-то болгарского источника [6. С. 48 – 50].

[4] Широко известный рассказ о призвании варяжских князей (859 – 862 гг.) представляет собой позднейший вымысел и не может быть признан исторически достоверным событием [33. С. 171 – 180; 35. С. 75 – 88]. Даже такой авторитетный представитель норманизма, как А. А. Шахматов, вынужден был признать «варяжскую легенду» позднейшей вставкой в киевский свод, почерпнутой из новгородских летописей. Но Шахматов сильно ошибался и относительно времени соединения новгородского и киевского летописания, и времени появления концепции варяго-руси. Он считал и то, и другое одновременным актом и относил к деятельности летописца Мономаха начала XIIв. [38. С. 185 – 231]. В действительности соединение киевского и новгородского летописания произошло в конце XIIIв., а концепция варяго-руси оформилась лишь в летописях XVв. [34. С. 5 – 22; 32. С. 139 – 152].

[5] Только под 6428 (920) г. краткая запись: «Поставьленъ Романъ царемъ въ Грецехъ. Игорь же воеваше на Печенегы» [10. Стб. 32]. В Лаврентьевской летописи с 898 по 920 г. включительно листы утрачены.

[6] Запись 915 г. о «первом» приходе печенегов на Русскую землю Филевич относил к Руси дунайской [36. С. 326].

[7] Подгорьем в Галиции называются округа Саноцкий, Самборский, Стрыйский и Станиславовский. Однако Филевич уточняет, что это название встречается и в других местах славянской земли, как для обозначения целых округов, так и отдельных местностей [36. С. 147, прим. 3].

[8] Фразы об Угорской горе и половцах являются вставками русского редактора-киевлянина: «Шли угры мимо Киева горою, [которая прозывается теперь Угорской, и пришли к Днепру], стали вежами: [ходили они так же, как теперь половцы]. И, придя с востока, устремились через великие горы, которые называются Угорскими, и стали воевать с жившими там». Тем самым он явно старался связать название Угорских гор (Карпат) с киевским урочищем Угорское, чтобы придать убедительность своей переделке дунайского Киева на днепровский.

[9] Версию венгерской хроники о миграции мадьяр из Приуралья по течению Камы и Оки через Среднее Поднепровье в сторону Карпатских гор убедительно опроверг Н. Я. Данилевский. На основании элементарных расчетов он показал, что кочевники-венгры могли двигаться только по причерноморским степям значительно южнее лесной зоны и Киева. Путь по лесам громадной орды со стадами скота был абсолютно невозможен. С доводами Данилевского вынужден был согласиться и К. Я. Грот [5].

[10] Западноевропейские хроники фиксируют вторжения венгров на территорию Европы, начиная с 60-х гг. IXв. Первый такой набег на Восточнофранкское государство отмечен в 862 г. В 881 г. венгры подходили к Вене. В 892 г. отряд венгров принимал участие в войне против Великой Моравии на стороне восточнофранкского императора Арнульфа. Согласно Фульдским анналам, в 894 г. мадьяры совершили набег в Моравию и Паннонию. В 895 – 896 гг. остатки мадьярской орды ушли из Нижнего Подунавья и, перейдя Карпаты, обосновались на территории Среднедунайской низменности [4. С. 294 – 295; 11. С. 94 – 95].

[11] Перевод глав из «Деяний венгров» см.: [39. С. 138 – 141].

[12] Возможно и другое объяснение. Киев венгры никогда не осаждали – ни днепровский (в IXв. еще не существовавший), ни дунайский. Но мощные белокаменные крепости салтовских русов на Дону и Северском Донце были разрушены, судя по всему, именно мадьярами в конце 30-х гг. IXв. во время их миграции с востока. Это объяснение археологических фактов, данное Е. С. Галкиной, выглядит наиболее убедительным [3. С. 263 – 269, 303 – 307]. По законам эпического жанра произошла контаминация русских каменных крепостей на Дону, действительно взятых венграми, с каменными укреплениями современного венгерскому хронисту русского Киева на Днепре. Такое совмещение могло произойти тем легче, что подогревалось очевидной политической ангажированностью венгерской хроники и банальным национализмом автора, приписавшего венграм многочисленные победы над «рутенами» – от Владимиро-Суздальского до Галицко-Волынского княжества (в IXв. еще не существовавших).

[13] Вичинская митрополия указана под номером 95 в списке епархий константинопольского патриархата, составленном в период правления императора Андроника Палеолога-старшего (1282 – 1328) [17. С. 315 – 316].

[14] Именно к этому, ближайшему к Византии, нижнедунайскому региону следует относить и первое, «фотиево», крещение русов после известного их нападения на Константинополь в 860 г. Видимо, к этому времени и относиться образование здесь особой русской епархии.

[15] Города по Дунаю: Видычев, Мдин, Тернов, Дрествин, Дичин; в устье Дуная – Новое село и Килия; на черноморском побережье Аколятря, Каварна и Карна [31. С. 94]. Составление самого «Списка» относят к концу XIV в. и связывают с деятельностью митрополита Киприана, болгарина по происхождению.

[16] О событиях 914 – 917 гг. рассказывает хроника Георгия Амартола: о походе греков в союзе с печенегами на болгар, о ссоре греческих военачальников и уходе от них союзников-печенегов. Естественно, печенеги не могли в одно и то же время находиться в Болгарии и за тысячу километров от нее, в Среднем Подунавье.

[17] На Дунае существовало два славянских Новгорода. Один Новград – моравский, на левом берегу Дуная, между Острихолмом (ныне Эстергом в Венгрии) и Вышеградом (современный Вишеград в Венгрии) [13. Карта № 2]. С севера к нему прилегала обширная область с таким же названием (ныне область Новоград в южной Словакии и медье Ноград в северной Венгрии). Другой славянский Новгород располагался ниже по течению на правом берегу Дуная, в устье р. Янтры (ныне с. Новград в Болгарии) [15. С. 154 – 155].

[18] В домонгольских генеалогиях русских князей Игорь Старый традиционно указывается как первый киевский князь. Это обстоятельство заставило Д. И. Иловайского признать, что именно Игорь, а не мифический Рюрик «должен быть поставлен во главе нашей старой династии». Считал родоначальником киевской династии Игоря и В. А. Пархоменко, резонно ссылаясь на то, что таковы были «представления киевлян XIвека». Авторы XIв. – Иларион и Иаков – знают в качестве предков св. Владимира только Святослава и «старого Игоря», но ни словом не говорят о Рюрике [8. С. 324; 25. С. 84].

 
 
 



Похожие записи



Оставить комментарий или материал на аналогичную тему



Cognosce te ipsum Надпись на стене храма Аполлона в Дельфах, построенного по борейским чертежам (Борея – праматерь мира): «Cognosce te ipsum» / «Nosce te ipsum» – познай самого себя. Философ Хилон: «Познай самого себя, и ты познаешь богов и Вселенную». Древние алхимики говорили: «Кто познает себя, тот будет знать всё. Если человек не знает себя, он не знает и не видит ничего». Таких людей святые называли слепыми, которых исцелял зрячий Иисус Христос.

Как говорят Веды «Шримад Бхагаватам», 1.8.28: «О, мой Господь, я знаю, что Tы – вечное время, верховный повелитель, всепроникающий, не имеющий ни начала, ни конца». Значит, надо познать свою душу и её путь во Времени, т.к. от её пути зависит земной путь человека. Кто познает свою душу, тот познает Время и его Законы. А кто овладеет этой информацией, тот будет владеть миром. Каждый своим миром, которым не владеет ещё ни один из нас человек.